Он отключился и бросил мобильник на бежевую подушку бежевого дивана. Он все равно будет давать деньги на благотворительные цели – не настолько же он лицемер, – но только другим способом, не через этот дурацкий бал.
Саймон обернулся и увидел Ингрид и Эстер: они стояли и наблюдали за ним.
– Я дам вам один совет, он скорее личный, чем юридический, – сказала Эстер. – Несколько часов воздерживайтесь от общения с кем бы то ни было, хорошо? В подобных обстоятельствах люди частенько бывают глупы и склонны делать скоропалительные выводы. Я не вас имею в виду, конечно. Но береженого Бог бережет.
Саймон смотрел на жену и любовался ею. Высокого роста, с королевской осанкой, с высокими скулами, светлые с проседью волосы коротко подстрижены по последней моде. Еще в колледже Ингрид подрабатывала моделью, тип ее внешности называли «надменная, холодная скандинавка», – вероятно, и сейчас она производила на людей именно такое первое впечатление, и выбор ею профессии педиатра, где требуется душевная теплота в общении с детьми, казался несколько парадоксальным. Но у детей свой взгляд на вещи. Они влюблялись в нее с первой секунды и безраздельно доверяли ей. Просто поразительно, но они умели мгновенно разглядеть ее душу.
– Ну, ребята, я ухожу, на этом пока все, – сказала Эстер.
Она не стала уточнять, что подразумевала под словом «это», но, возможно, и не нужно было. Они остались вдвоем, и Ингрид повела плечами. «Выкладывай, черт побери», – читалось в ее глазах. Саймон с жаром принялся рассказывать.
– Так ты знал, где искать Пейдж? – спросила Ингрид.
– Я ведь уже сказал. Кое-что мне рассказал Чарли Кроули.
– И ты решил проследить. А потом этот другой бездомный, как его, Дейв…
– Я не знаю, бездомный он или нет. Я знаю только, что он следит за расписанием игры этих музыкантов.
– Не цепляйся к словам, Саймон.
Он и не собирался.
– Значит, этот Дейв… он сообщил тебе, что Пейдж собирается быть там?
– Он думал, что это возможно, да.
– И ты ничего мне не сказал?
– Я же не знал наверняка. Зачем тебя попусту расстраивать, вдруг ничего бы не вышло.
Она покачала головой.
– В чем дело? – спросил он.
– Ты ведь никогда не лжешь мне, Саймон. Ты этого не умеешь.
Это правда. Жене он никогда не лгал и в каком-то смысле не лгал и сейчас, он просто старался несколько смягчить правду, и это было нехорошо.
– Ну, прости меня, – сказал Саймон.
– Ты не стал говорить мне, потому что боялся, что я тебе помешаю.
– Отчасти да, – сказал Саймон.
– А еще почему?
– Потому что пришлось бы рассказывать тебе все остальное. Как я ее разыскивал.
– Несмотря на то, что мы вместе решили не делать этого?
Строго говоря, лично он такого решения не принимал. Ингрид безапелляционно заявила об этом, а Саймон просто не стал возражать вслух, но сейчас было не до этих нюансов.
– Я не мог… я просто не смог бы вот так взять и дать ей уйти.
– А ты думаешь, что я могла бы?
Саймон промолчал.
– Ты думаешь, мне не больно?
– Нет, конечно не думаю.
– Чепуха. Ты думаешь, что мне было все равно.
Он снова чуть не сказал «конечно нет», но разве в глубине души он действительно так не думал?
– И что ты собирался делать, Саймон? Снова отправить ее на реабилитацию?
– Почему бы нет?
Ингрид закрыла глаза:
– Мы уже пытались…
– Одного раза мало. Вот и все. Одного раза мало.
– Все это без толку. Пейдж должна сама прийти к этой мысли. Неужели ты этого не понимаешь? И я вовсе не махнула на нее рукой, – Ингрид словно выплюнула эти слова, – потому что перестала ее любить. Я махнула рукой только потому, что она ушла и мы не можем вернуть ее обратно. Ты слышишь? Не можем. Вернуться может только она сама.
Саймон повалился на диван. Ингрид села рядом. Опустила голову ему на плечо, правда не сразу.
– Я старался, – сказал Саймон.
– Знаю.
– И у меня ничего не вышло.
Ингрид прижалась к нему теснее.
– Все будет хорошо, – сказала она.
Он кивнул, хотя понимал, что уже не будет, никогда.
Глава четвертая
Саймон сидел напротив Мишель Брэди в своем просторном офисе на тридцать восьмом этаже; на противоположной стороне улицы некогда стояли башни Всемирного торгового центра. В тот ужасный день он сам видел, как рушились эти башни, но никогда не говорил об этом. И никогда не смотрел документальных фильмов, новостей и передач, посвященных годовщине этого события. И ходить туда просто не мог. Вдали, чуть-чуть справа, над водой можно было видеть статую Свободы. Отсюда, по сравнению с расположенными ближе высотками, она представлялась совсем маленькой, но ее одиноко дрожащее в воде отражение с высоко поднятым факелом казалось бодрым и энергичным, словно этакий зеленый маяк, и хотя Саймону давно приелись все эти виды из окна – они, конечно, эффектны, но, если видишь их каждый день, они неизбежно надоедают, – статуя Свободы всегда давала ему ощущение покоя.