- Скажи мне, Чернов, - с тоской спрашивал "литератор" стоящего у доски ученика, - разве трудно запомнить такой умный и красивый текст?
- Трудно, - честно отвечал ученик - и не врал.
- А как же твои однокашники? Они ж запоминают... - апеллировал к классу "литератор".
- Они талантливее меня в этом занятии, - не стеснялся унизиться ученик, потому что и без любви "литератора" числился гордостью школы: успешно защищал ее честь на всяких районных и городских спортивных олимпиадах.
Так было до срока.
А потом пришел срок.
Чернов отчетливо, в мелких подробностях помнил тот сентябрьский день, когда он, десятиклассник уже и кандидат в мастера, бежал на юношеском чемпионате страны свои коронные десять, бежал ровно и мощно, ни о чем постороннем не думал, ничего кругом не замечал - машина и есть машина, даже если она человек - и вдруг словно взорвалось что-то в организме, бомба какая-то атомная возникла глубоко в желудке, взрыв очень больно и - вот странность! невероятно сладко сжал все внутренности в какой-то огненный комочек, швырнул его вверх, вверх, вверх - в голову, в мозг, навылет, и Чернова накрыла такая невероятная по силе волна счастья, облегчения (улета, если попросту), какой никогда не дарил ему даже, извините за интимную подробность, и самый славный оргазм.
А женщин-то он любил. Умел любить и хотел любить... Состояние это продолжалось тогда, как понял Чернов, секунду-другую-третью, но за эти секунды он оторвался от своих соперников метров на пятнадцать. Тренер допытывался:
- Откуда силы взялись в конце дистанции?
- Не знаю, - честно отвечал Чернов, потому что и вправду не знал.
Тот забег он выиграл с большим преимуществом, получил очередную цацку, а спустя несколько дней от нечего делать прочитал перед сном заданный на дом стих и с ходу запомнил его. И поднял руку на "литературе", выдал текст с выражением, получил от ошарашенного педагога:
- Ведь можешь, подлец! Как это тебе удалось?
- Не знаю, - честно, как и тренеру, ответил Чернов, потому что и вправду не знал.
С тех пор будто шлюз прорвало: любой прочитанный или услышанный текст мухой! С первого прочтения. До школьной медали не добрался, потому что чудом обретенное свойство памяти не хотело распространиться на точные науки: тем одной памяти не хватало, требовалась сообразиловка, а "сладкий взрыв", как его Чернов про себя называл, на сообразиловку не действовал.
Чернов сначала не связывал "взрывы" с внезапно проснувшейся памятью. Бег это да, взаимосвязь налицо, хоть и непонятна ее природа. Но молод был Чернов, даже, скорее, юн, чтобы задумываться о природе органических (или каких там еще?) изменений в здоровом организме. Чего зря голову-то ломать? Ну, приятно, ну, полезно, а почему так - да по кочану и по капусте. Анализировать происходящее внутри тебя, лелеять то и дело рождающиеся болячки и непонятки это прерогатива возраста увядания, а Чернов существовал в возрасте расцвета, когда здоровье - данность, даже если она неподвластна здравому смыслу.
Они стали повторяться, "сладкие взрывы", хотя и нечасто. Но всегда - на дистанции, всегда - где-то перед последним кругом, всегда - неожиданно, как бы Чернов ни ждал их, ни пытался вызвать, вымолить по-нищенски у организма. Или у Бога. Но они приходили, когда хотел все-таки, видимо, бег, а не организм. И всякий раз, когда они приходили, Чернов могучим спуртом вырывал победу у соперников, сначала обалдевавших, а потом уже изначально, чуть не со стартовой линии ждавших черновского спурта, боявшихся его. Впрочем, в ту пору Чернов и без таинственных "взрывов" часто побеждал, сам, сил было - через край, тогда его и в сборную взяли, тогда он и на Олимпиаду поехал, и серебро там оторвал опять сам, к сожалению. Был бы "взрыв" - оторвал бы золото, а так...
Он никому о "взрывах" не рассказывал, точнее - никому после визита к некоему светочу медицинских знаний. Решился-таки, несмотря на нерассуждающий возраст, точили его, значит, сомнения: почему да отчего и не смертельно ли это... Светоч внимательно выслушал невнятный рассказ до омерзения здорового пациента, поспрошал вроде бы заинтересованно о подробностях явления, повыяснял, значит, анамнез, признался:
- Впервые сталкиваюсь, знаете ли. Странноватая особенность... Так говорите: всегда неожиданно, непрогнозируемо?
- Всегда, - подтвердил Чернов.
- И только во время бега?
- Только.
- И считанные секунды?
- Две, три...
- Как же мне прикажете вам помочь, если я стар и слаб? - Светоч был старше Чернова максимум лет на пять и здоров на вид, как конь Юрия Долгорукого. Бегать с вами и ждать, пока вас, извините, достанет? Тогда, голубчик, не вам, а мне помощь понадобится. От инфаркта... А вы уверены, что эти, как вы их называете, "взрывы" вам в радость?
- Однозначно, - усмехнулся Чернов, понимая, что с врачом он, похоже, пролетает.
- Так и радуйтесь! В жизни, голубчик, так мало радости, что жаловаться врачу на приятное только потому, что неизвестно его происхождение, - это извращение. Как врач вам заявляю... Впрочем, хотите - пропишу вам что-нибудь средней убойности. Попейте...
Убойное пить не стал. Водка - она как-то привычнее, понятнее. Вот ее-то он и начал пить - здоровью вредить, невзирая на предупреждения Минздрава.
Ну, "пить" - это, конечно, чересчур, точнее будет - употреблять, но делал это со вкусом и неэкономно. Вольных приятелей, желающих чокнуться с каким-либо чемпионом-рекордсменом, находилось много, об этом социальном явлении писано-переписано. Чернов исключением не стал.
Сошел он с дистанции тихо, без прощальных фанфар, да и отмеренная все тем же Богом - или кем там наверху? - феноменальная память вовсю тащила его из спорта: уже и институт оканчивал, уже и языки отлично пошли - чего зря бегать! А "сладкие взрывы" вне беговой дорожки почему-то не рождались, хотя регулярно, после утреннего "Туборга", натягивал кроссовки и бежал в Сокольнический парк выпаривать с потом накануне выпитое.