— Потому что «муха»… — «fly» сказал он, что могло означать и что-то другое, тоже летающее… — оружие опасное, если попадает в нужное место. А «мастифы» — это у нас такие молодежные бандочки — ребятки, не раздумывающие подолгу. Сначала делают, потом сидят в тюряжке…
— Что значит «нужное место»? — продолжал «тормозить» Чернов.
— Сердце, например, — жестко пояснил Зрячий и встал. — Пойдем со мной, Бегун. Времени мало, а поговорить надо. Не беспокойся, видишь: там все уже в норме… — Он указал на экран.
Чернов глянул. «Яйца» улетели, раненых унесли, народ продолжил осмотр аттракциона, как будто ничего не случилось. Но самым странным — если не страшным! — показалось Чернову то, что и «экспонаты», то есть вефильцы, вели себя так, словно не было драки, не было крови, не было раненых, а может, и мертвых соседей. Гулял город, шумел, сверкал, менял шило на мыло. Виртуальность царствовала в очень реальном для Чернова месте. Настолько реальном, что уже не ноги, как давеча в коллекторе, — сердце почувствовал, что для великого спортсмена было вообще невероятным. Так что первое толкование виртуальности — про отсутствие физического воплощения — мимо проехало. Воплощение такое физическое, что впору валокордин хлебать…
— Пойдем, пойдем, — повторил Зрячий, — коньяк ждет… — и кивнул все так же стоящему поодаль стриженому парню: продолжай, мол, свое дело, а мы насмотрелись…
Когда они уселись в мягкие креслица в небольшом, но уютном кабинетике Зрячего, где все хотелось называть с применением уменьшительно-ласкательных суффиксов — такое все было маленькое, тесное, чуть ли не игрушечное, когда они подняли не очень подходящие для хорошего коньяка длинные узкие рюмки, когда чокнулись — ну совсем по-русски! — и выпили действительно пристойный «Bowen», заели странного вкуса орешками, незнакомыми Чернову, не из его ПВ явно, — вот тут Чернов окончательно обрел себя, сильного, уверенного в себе и упрямого в убеждениях Бегуна, и поинтересовался:
— И все же, Зрячий, в чем относительность понятия «виртуальность»?
Зрячий откинулся в креслице (если действие можно было так определить), прожевал орех, сказал:
— Не понял? Врешь, все понял преотлично, только сознаться не хочешь… Ладно, объясню… Допустим, мой мир действительно существует в чьем-то воображении. Допустим. Но тогда тебе придется признать, что и Вефиль — результат воображения, ибо не может реальное слиться с воображаемым и дать в результате реальную — вефильскую! — кровь и реальную смерть реального вефильца, не дай, Сущий, такому случиться.
— Демагогия, — не согласился Чернов. — Настоящий Вефиль остался в настоящих мире и времени, а этот — виртуален. Его лет. Он — игра воображения. Виртуальное отражение реального.
— Тогда и ты невозможен, — усмехнулся Зрячий. — Настоящий Бегун бежит сейчас где-нибудь по настоящему лесу или по настоящему полю, а здесь, передо мной — его виртуальная копия.
— Но я-то знаю точно, что я — не копия, — тоже усмехнулся Чернов. — Смотри… — Он взял нож для фруктов и с размаху резанул себя по тыльной стороне левой ладони. Кровь выступила сразу по всей длине разреза, вспучилась, потекла поруке.
— Комедия дель арте, — сказал Зрячий. — Акт второй.
Он, не вставая, протянул руку к шкафчику, открыл его, достал патрон, похожий на банку земного спрея-дезодоранта, потряс, полил руку Чернова какой-то сладко пахнущей жидкостью. То есть банка и оказалась распылителем… Кровь мгновенно потемнела, остановила течение, свернулась. Зрячий протянул Чернову салфетку.
— Вытри руку. И не ломай комедию… Кстати, вот тебе — по-твоему — доказательство виртуальности: разве настоящую кровь можно так быстро остановить?… — Теперь уже просто засмеялся в голос. — А между тем это — лекарство, которого, как я понимаю, глядя на твое удивленное лицо, нет в вашем мире. А в нашем — есть. Очень сильный коагулянт с антисептическими свойствами. У нас много чего любопытного есть. Поэтому, к слову, я надеюсь, что в Путь ты уйдешь в полном составе, те, кто получил ранения, выживут: медицина здесь почти всемогуща. Правда, если только не сердце задето, сердце — это скверно… — Помолчал, наблюдая за Черновым: как тот переможет явное поражение. Очень наглядное. Тот перемогал с достоинством. — Теперь возьмем второй вариант толкования понятия «виртуальность». Реальность, возможная при определенных условиях. Так?… А вот это, друг Бегун, справедливо и точно, поскольку полностью относится к любой реальности. Ибо нет жизни, которая возникла бы сама по себе — из ничего и просто так. Сначала появляются условия для жизни — потом она сама. Сначала нужны условия для реальности — потом мы с тобой сидим и спорим: а не виртуальна ли она, а не воображаем ли мы ее, мы — тоже неизвестно из каких корней выросшие… — Поскольку Чернов молчал, Зрячий продолжил, и продолжил обидно: — У тебя неважная логическая подготовка, Бегун. Уж не знаю, кем ты был в той жизни, из которой ушел в очередной свой Путь, но верить слову, термину, понятию, придуманному всего лишь смертным для собственного комфорта, — это, Бегун, последнее дело для Вечного…
— Для кого? — переспросил Чернов.
Он понимал, что не ослышался, но все же переспросил, еще раз тем самым подтвердив действительно обидное обвинение Зрячего в отсутствии логики.
— Для Вечного, — повторил Зрячий. — И не говори мне, что ты впервые слышишь это понятие. Вечный значит вечный, толкований быть не может. И ты, и я существуем в мирах Сущего всегда и будем существовать до тех пор, пока Сущий не скажет: «Хватит!» и не погасит Свет.
— Кому скажет?
— Ну, уж не ведаю — кому. Сказано в Книге Пути: «Верь написанному: „И стал Свет!“, но помни о Том, кто зажег его в бездне Времени и Пространства. Это Его прихоть — зажечь Свет, это Его прихоть — сохранить кого-то ненадолго, а избранных Им — навеки. Но ведь и избранные Им должны помнить, что Вечность умрет, когда Он решит погасить Свет, и они исчезнут вместе со Светом. И не станет ничего. Но останется Нечто, и в этом Нечто Сущий, быть может, вновь захочет зажечь новый Свет».
— То есть… — Чернов сам не понимал, что хотел сказать.
И Зрячий увидел это и помог ему.
— То есть мы с тобой были в начале Света и нам суждено Сущим увидеть Тьму.
— Это вздор, Зрячий! Это хуже, чем солипсизм, это — идеализм в чистом виде. Я родился тридцать три года тому назад в конкретном городе, в конкретном доме, он у нас называется родильным, я знаю своих маму и отца, я помню обеих бабушек, я учился в школе и в институте, бегал по стадионам, зарабатывал деньги, влюблялся, был женат… Я жил не очень разнообразно, но прочно и осязаемо. Я не собирался попадать в эту сумасшедшую круговерть, условия для возникновения которой тоже не могли возникнуть сами по себе! Если ты настаиваешь на втором варианте определения виртуальности, то тогда — по моей неуклюжей логике, уж прости! — возникает необходимость бесконечной цепочки: условия для возникновения условий для возникновения следующих условий и еще условий и так далее — для возникновения реальности. Детский стишок про попа и собаку. Бесконечность. Вечность. Я не хочу быть Вечным!