Она права. Мы шли сюда за любовью, не умея давать и принимать любовь. И были жестокими. Людей тянуло к нашей жестокости, они надеялись нас отогреть, они раскрывали нам свои сердца, они захлебывались нашим холодом, они бились об нас, словно о ледяные стены, они обдирали души в кровь и замерзали у наших ног, свернувшись калачиком, как засыпающие дети. А мы отводили бесслезные глаза, глядели вдаль и шли к новым жертвам.
Мы не спрашивали их, чего они хотят, читая в их душах и помыслах, точно в раскрытых книгах, мы знали, чего они жаждут, мы платили им золотом, властью, удачей, всей этой драной мистикой вроде общения с высшими сферами, а забирали души, души, души. Мы и есть сатана, отец лжи, князь тьмы – мы все, со своим могуществом, со своим равнодушием. Нет нам прощения, пока не отдадим долг земле и людям. Будем учиться любить, будем учиться нарушать законы стихий – ради тепла в нечеловеческих сердцах своих, ради истинного дара земли.
- Пожалуй, пора бы сходить на землю еще раз, - задумчиво тянет Мулиартех, поглядывая на меня. – Проверить, можем ли мы на ЭТОЙ земле что-нибудь…
- А что ты думаешь, Морк? – спрашиваю я.
Мулиартех икает от неожиданности. Нет, не сказать, чтобы она была сторонницей матриархата – какой, к Лиру, матриархат в бездне, мы и слово-то это с подачи людей выучили, но женщины в нашем роду испокон веков принимали решения: с кем им быть и где им быть. И вдруг – такое квипрокво. А вдруг он скажет: нет! Возвращаемся. Здесь больше нечего искать. Возвращаемся к нашим собратьям, дабы сообщить им, что они приобрели и что потеряли. И что тогда?
- А я уже все для себя решил, - спокойно улыбается Морк. Уверенно так, совершенно той же улыбкой, которой он улыбался, отвергая сестру мою… Хватит уже об этой заразе Адайе! Обо мне он думает сейчас, не о ней! – Я иду к Марку. Он в опасности. Ему не на кого опереться. Я чувствую его одиночество и отчаяние. Он мне поверил. Еще тогда, когда мы приперли к Аде в дом сундук с пиратскими сокровищами. Я его не предал. И не предам.
- Вот и ладушки! – и Мореход хлопает в ладоши. Оглушительно. От этого звука небо раздергивает молния, она ударяет в палубу драккара – да так, что щепки летят, словно в древесину вонзился небесный молот. Мы разлетаемся в разные стороны стаей вспугнутых чаек – и падаем на песок.
Пляж. Город вдали дробится и стекает маревом – древние колокольни перемежаются уродливыми блочными башнями, но колокольни выглядят крепкими и добротными, а башни – покосившимися и ненадежными, точно кривые клыки.
- Хаосом пахнет… - Ноздри Мулиартех вздрагивают. – Тут посеяли зерно хаоса. И оно уже проросло. У этого мира забавные перспективы!
- Он погибнет? – с опаской спрашиваю я. Все-таки это мир Марка! Да, это его мир. Не какого-то выдуманного Аптекаря, а нашего Марка. Не слишком красивый, заброшенный, неухоженный.
Оно и понятно. Марк всегда мечтал об окружающей реальности. Он надеялся увидеть ее – во всей многоликости. Он грезил о ней, как люди грезят о выдуманных вселенных, жаждут оказаться в книге, в фильме, в картине. Он рвался в окружающую действительность всей душой, а она отвергала его, выталкивала вон, в неуютные воспоминания, в дебри страхов и сомнений, которых он не хотел и не любил. Поэтому здесь так скучно. Застывший, безжизненный, бескровный мирок.
Мулиартех делает неопределенное лицо. Не знает. Ну и ладно. Сами узнаем. И сами всех спасем. Бэтмены-водяные, блин.
Я встаю с песка, отряхиваю задницу.
- Разве нам не нужен морок? – обращается к нам Морк. – Так и пойдем – синие, перепончатые?
- Кого тут этим удивишь! – отмахивается Мулиартех. – Одеты – и довольно.
Фоморов не смутишь наготой. Мы не носим под водой ничего, что бы напоминало одежду – ни дурацких лифчиков из раковин, ни набедренных повязок из парусов затонувших кораблей, ни даже украшений, хотя на дне довольно валяется человеческих драгоценностей, чтобы покрыть себя броней из жемчугов и самоцветов с головы до ног. Но среди людей нудистских вольностей позволять не стоит. И мы, посещая сушу, неизменно сооружаем себе одежду – или хотя бы видимость одежды. Сейчас каждый из нас обряжается кто во что горазд: я – в привычные черные джинсы и серо-стальную рубашку ненапряжно-щегольского вида, Морк – в потрепанные бурые штаны и такой же жилет на голое тело, Мулиартех – в свои любимые алые шелка. Хорошо хоть не в кринолин и блонды – с нее станется. Кокетка престарелая.
- Абалдеть! – слышится из-за глыб волнолома. – Меня не научите?