- Ты чем слушаешь, женишок? Я уж не спрашиваю, чем ты думаешь… Про что ни расскажи, все на род человеческий примеряешь. И даже не на реальный человеческий род, а на масс-медийный эрзац. Сколько же нам с тобой биться, чтобы ты на привычные вещи с другой стороны посмотрел? – вздыхает Ада. – Подумай о тех, для кого доставление и получение радости – предназначение и смысл жизни, а не противоправная деятельность, подлежащая искоренению… Дети воздуха наслаждение людям несут, понимаешь? Эйфорию, удовлетворение, кайф. Все то, о чем вы молите небеса, даже когда молчите, уткнувшись взглядом в носки собственных ботинок.
- По-твоему получается, эти… данайцы никакие не наркодилеры, а великие труженики! – усмехаюсь я. – Трудоголики.
- Правильно! – хлопает меня по плечу Ада. – Только для них доставить удовольствие – такой же кайф, как и для того, кого они осчастливили.
- Труд есть высшее наслаждение. Утопия в отдельно взятом воздушном океане. Вот теперь образ принимает гармоничные очертания. Значит, глейстиг несла счастье в массы… в массы меня, а вы ей помешали?
- Человек не создан для такого объема счастья, - хихикает Морк. – Дети воздуха – они ж горят на работе! И вы горите вместе с ними. Как бенгальские огни – красиво и окончательно.
- А мы, между прочим, учимся ограничивать себя! – звучит из моего любимого кресла, на данный момент заваленного женской одеждой, которую удалось спасти из разоренного Адиного гнезда.
Прямо на куче шмотья восседает кто-то… или что-то… прозрачное такое. Внутри едва обозначенного силуэта воздух словно прессуется, сгущаясь в тело. Трехмерная компьютерная графика в трехмерной реальности. Я завороженно наблюдаю, как прозрачное нечто наливается краской и фактурой. Причем довольно знакомой фактурой. Вот и ссадина на лбу знакомая, и синяк на подбородке, который так болит во время бритья, и рука на перевязи. Я. В первый раз я увижу собственное лицо, хотя и не в лучшем его – лица - состоянии. «Это просто праздник какой-то!»
Мой двойник восседает на останках Адиного гардероба, точно падишах на тахте. Или на чем там сидят падишахи?
- А ну брысь! – рычит моя бывшая (надеюсь, что бывшая) невеста. – Не мог на чем-нибудь другом материализоваться?
- Адочка, рыбка моя, меня притягивает все красивое, ты же знаешь! – улыбаюсь второй я демонической улыбкой. – Какая прекрасная штучка! Это, кажется, называется «боди»? – и я – он – вытягивает из-под седалища один из тех предметов женского белья, которые красивые женщины себе не покупают. Им такое покупают влюбленные мужчины, не понимая, что делают подарок себе и только себе.
- Фетишист, - спокойно говорит Ада и отбирает бордово-кружевную тряпицу у гостя. – Знакомься, Марк, это Нудд, в просторечии Нудьга, самый велеречивый из сыновей сам знаешь кого. Что ты там про учебу заливал?
- Я не заливал! – радостно (он, по-моему, все делает радостно) подхватывает Нудд-Нудьга. – Я говорил чистую правду. Мы учимся. Способность людей испытывать чистое блаженство меняется. И способы получения удовлетворения – тоже. Когда человек изобрел наркотики – сам изобрел, заметь! - опыт их применения научил нас кое-чему. Что они сжигают мозг. А мозг надо беречь. От выгорания. Мы уже в курсе, что запредельные наслаждения отнимают кайф. Начисто. Мы стараемся удержать людей от чрезмерного счастья. И действуем жестко, а порой и жестоко.
- Ты пришел, чтобы произнести оправдательную речь? – интересуется Ада, отчаявшись согнать велеречивого сына богини с удобного сиденья.
- Я пришел, чтобы забрать идиотку Сораху на суд племени, - мрачнеет Нудд. – Сама знаешь, глейстигам дозволяется танцевать со специально выбранными и хорошо обученными людьми. Танец грамотного глейстига вызывает возбуждение во славу Дану, а не разрушение смертного тела.
- Она не идиотка! То есть, может, и идиотка, но не преступница, - вступаюсь я за невиновную Сораху. – Разве вы не знаете, что с ней случилось, о мудрый Нудд?
Пришелец из воздушных сфер смотрит на меня одобрительно. Потом спрыгивает с кресла – точно так же на миг зависая в воздухе, как и провинившийся глейстиг до него, – и идет ко мне.
- Ты отличный парень… - бормочет он. – Просто отличный… Красивый… Нам нравятся красивые люди. Добрый. Способный. Только поврежденный. Хочешь, я тебя вылечу?
Я с ужасом припоминаю все сказанное Мулиартех по поводу сложностей магии. Мне бы не хотелось, чтобы этот легкомысленный зануда поддерживал мою жизнедеятельность до скончания лет. Моих. Что-то мне подсказывает: не стоит полагаться на ответственность детей воздуха.
- Я уж лучше сам… как-нибудь, - блею я.
- Чепуха! – пресекает мои метания Нудд. – Не ходить же мне с твоими травмами!
Мое лицо – оба моих лица - начинают заживать. Мелкие взрывы боли в теле затихают. Рука снова гнется, а не виснет плетью.
- Я еще и целитель, между прочим! – гордо сообщает сын Дану. – Не все, что говорят твои любимые фоморы, стоит принимать как истину в последней инстанции. Мы владеем такой магией, которую они…
- Наука умеет много гитик! – встревает Морк. – Дядя Нудд, а дядя Нудд, хватит заливать насчет Сорахи. Ты, конечно, отведешь ее на суд, где бедняжке погрозят пальцем и попытаются вылечить всем миром. Но ты уже в курсе, что у вас это не получится?
- Но попробовать-то надо! – всплескивает руками Нудд. Совершенно не мой жест.
- Зря пробовать будете, - ворчу я. – Ее покалечил тот, кто владеет четвертой стихией. А вы ею, насколько я понял, владеете не больше моего.
- Да меньше, намного меньше! – восхищается этот утомительно радостный тип. – Мы вообще не представляем, что она такое, эта четвертая стихия!
- А говорите, что учитесь, - подкалываю я. – Что вы там у себя, Фрейда не читали?
- Читали, и не только Фрейда! Мы даже Маслоу читали – надо же нам узнать, от чего у людей наступает пик-переживание[28]! Но владеть стихией – это тебе не у кушетки с блокнотиком поддакивать, пока очередной бедолага вчерашний сон пересказывает. Ты – провидец, тебе книжная мудрость ни к чему. Ты все собственными глазами увидишь и всех-всех вылечишь!
Оптимист. Чертов воздухоплавательный оптимист. Я на его месте хотя бы в задумчивость впал, попытался бы узнать, сколько моих соплеменников уже у Аптекаря в руках, а этот…
Миссия моя все тяжелее и тяжелее становится. Можно сказать, гнетет меня, словно тысяча атмосфер на самом дне бездны. И никто не хочет мне помочь. Знай работенку подбрасывают. Тоже мне, избранного нашли…
Глава 7. Три стороны одной медали
Мой день – КАЖДЫЙ день - заканчивается битвой. Это битва с комплексом вины, неугомонным и непрошенным предрассветным посетителем. И не надо рассказывать про сахар в крови, который падает и вызывает муторные мысли насчет несостоявшейся жизни и лузерской судьбы. Сахар – всего лишь повод.
А причина, как всегда, – неуловима.
Я совершаю преступление. Я преступница. Я преступаю закон, который имеет значение. Не тот, который принят, чтобы накормить еще одну чиновничью банду. Не тот, который не имеет никакого отношения к справедливости или хотя бы к логике, как большинству законов и положено. Не человеческий закон. Но что именно я делаю, дабы нарушить этот закон? И что я такое, если нарушаю законы, созданные не человеком? У кого б узнать?
Я вспоминаю день, когда рядом с городом горели леса. И наш город, привычный дышать смесью угарного газа с диоксином, накрыла удушливая тьма. Еще более удушливая, чем привычный бурый смог, подцвеченный оранжадом фонарей. Я проснулась тогда в петле, скрученной из простыни, обмотавшейся в три витка вокруг пульсирующего горла, без единой мысли в голове. Вся энергичная проснулась. Отбившись от простыни, кинулась к окну, распахнула его в надежде получить глоток воздуха, в надежде получить ответ на беззвучный вопль: что происходит?!! И увидела ряды раскрытых окон в доме напротив, череду смутно белеющих лиц с темными провалами лиц и глаз, точно вереница черепов в Танце Смерти на старинной полустертой фреске. У них, что ли, спросить? У неба, сошедшего на землю безжалостной лавиной гари в Судный день?
28
Психолог Абрахам Маслоу называет «пик – переживаниями» особенно радостные и волнующие моменты в жизни каждой личности – прим. авт.