- Не надо думать обо мне, как о монстре эгоизма, - протестую я. Нудд поднимает брови: разве? – Ну да. В реальности я, может, монстр и есть. Потому что в реальности для меня нет ничего меня важнее. А здесь – есть. Оттого я и делаю для этого мира все, что могу, и буду делать до самой смерти. А уж потом – не знаю. Не в моей епархии это знание. Я бы, конечно, хотела верить, что здесь, на островах моря Ид, каждый строит себе индивидуальный рай…
Или ад. Забавная идея – наказать или наградить душу пребыванием в той вселенной, которую она сама для себя построит… Надо бы спросить Морехода – он не апостол Петр, часом? Не Харон? Не Аид? Не Анубис? Вдруг он и есть все боги царства мертвых, вместе взятые и неверно понятые?
Нудд молчит, разглядывая кривоватый каменный свод над нашими головами. Ему хорошо известно, как быстро проходят золотые века. А еще ему известно: не в наших силах изменить человеческую душу, для которой и полстолетия благодати – слишком долго, чтобы воплотиться в реальности.
Мы сидим, перебрасываясь философскими фразами, глубокомысленные и разморенные, точно боги на солнцепеке. Собственно, мы и есть боги. Здесь и сейчас мы боги. Которые ищут приключений на свои божественные задницы. То есть раскрывают тайны окружающей их действительности. Тайны, о которых разговор зашел задолго до нашего заключения в сырые подвалы и ржавые кандалы, разговор, начатый по дороге в священную рощу.
Священные рощи должны быть в каждом мире. Хотя бы для того, чтоб поддерживать в людях благоговение перед природой. А в природе - симпатию к людям. Сюда, в средоточие силы и гармонии моей вселенной, я и привела сына Дану, от души гордясь тем, как я замечательно обошла рифы человеческого подсознания и выстроила мир из одного лишь добра и блага.
Вот только Нудд не пожелал мною восхититься, а наоборот, все морщился и отводил глаза. Врать дети стихий не умеют, хотя искусством недомолвок владеют получше любого адвоката. Поэтому комплименты – не их сильная сторона. И тогда я спросила напрямую: чего это он от моих личных достижений нос воротит? А он возьми да и ответь:
- Мне не нравится, что ты сделала здешнюю вселенную беззащитной. Чем обрекать на жизнь в страхе и на смерть в беспомощности, лучше бы сразу накрыла свой мирок этим, как его… апокалипсисом.
Возражения, естественно, последовали. Да что там – вырвались и понеслись бурным потоком: да с чего бы вдруг моему детищу жить и умирать в таких ужасающих условиях, да откуда бы здесь взяться злодейству и злодеям, да с чего вдруг вся их магическая каморра[45] решила, что я и есть главный злодей всем мирам подряд – и их мирам, и своему собственному… Конечно, это было недостойно. Это было слишком по-человечески и слишком по-женски. Я пыталась отвести от себя подозрения, с которыми внутри себя давно согласилась. Потому что понимала: да, я и есть Аптекарь, родительница лжи, возмутительница стихий и зерно мировой катастрофы. Хотя на деле – просто еще одна мечтательница, решившаяся построить не башню, а целый мирок из слоновой кости. Осознав свои внутренние противоречия, что я могла сделать? Либо продолжать отрицать очевидное, либо смущенно заткнуться. Второе оказалось проще.
- Ты не сердись, - мягко произнес Нудд, усаживая меня под дубом, разросшимся до толщины секвойи. Под его ветвями царил полумрак и небо виднелось сквозь крону, будто сквозь узорчатые зеленые шторы. – Ты держишь этот мир мертвой хваткой. При тебе не забалуешь. Вот он и изображает паиньку. Но ведь нам не нужна видимость утопии. Нам нужно вывернуть твою вселенную наизнанку, вызнать ее до последней тайны. Так что на минуточку расстанься с ролью мамки-няньки. Отпусти ты этот мир порезвиться.
Я вспомнила сына подруги, мелкого негодяя с умильной мордашкой. Вспомнила, как его мать, разговаривая по телефону, регулярно покрикивает: «Даня, уйди оттуда! Даня, слезь с форточки! Даня, поставь на место!»… И кажется, нет иного способа сохранить Дане жизнь и здоровье, кроме как смотреть за ним во все глаза. А вдруг мой мир далеко не так мал, как егоза по имени Даня? Вдруг его потребность «порезвиться» - нечто большее, чем желание высунуться в форточку и считать ворон, пока не набежала грозная мать с ремнем в карающей деснице?
В принципе, мудрый сильф прав: я вела себя со своим островом, точно мать, одержимая комплексом Федры[46]. Я изо всех сил стремилась навязать этой вселенной безгрешный, а значит, нежизнеспособный образ. Мироздание в образе маленького лорда Фаунтлероя в золотых локонах и гольфах с помпонами. Законная добыча для всякого, вкусившего плодов с древа познания. Попробовавшего кусочек добра и зла – и сравнившего их на вкус. Я не позволила своему детищу повзрослеть. Я изо всех сил старалась, чтобы мой прекрасный мир так и остался невинным малышом.
И я сделала так, как советовал Нудд. Отреклась от своего мира. Отпустила его на волю. Съежилась под священным древом, с тоской ощущая, как рвется серебряная паутина, которой я оплела эту землю, сдерживая буйство стихий душевных и природных. Я провела битых два часа в печали, сдерживая непролитые слезы. А потом разозлилась.
Не умею я страдать подолгу и со вкусом. Мазохизма не хватает. К тому же возможность узнать врага в лицо дорогого стоит. До сих пор я не подозревала о существовании на заповедном острове сил, способных этот остров уничтожить. Я была слепа, глуха и глупа. Сейчас мы это исправим. Как только нас с Нуддом придут брать.
Ждать пришлось недолго. В роще – в самом сердце моего могущества, в святом прибежище, черти бы меня побрали! – появились слуа. То, чего в реальном мире нет и быть не может, утверждает Нудд. Может, потому, что дети стихий не знают нашей, человеческой бинарной логики, нашего деления на черное и белое. Ни вражда, ни соперничество между племенами не делят фэйри на Благий и Неблагий дворы[47], не ставят детей волшебной расы по разные стороны нравственных баррикад. Поэтому и безжалостных мерзавцев вроде слуа народ фэйри не породил и вряд ли когда породит.
Слуа породили мы, люди. Отродья зла – неизбежная деталь нашего внутреннего мира. Мы даем им приют в подсознании, как только первый враг наш одержит победу в борьбе за ведерко с совочком. С того самого момента мы открыты для идеи воплощенного зла. А она не преминет войти, чтобы навеки поселиться на нашем острове в море Ид.
В общем, как все представители своей расы, я верила в порождения тьмы, не могла не верить – и они пришли. Я все гадала: какими они будут? Кровавыми шутниками, в чьем присутствии не знаешь, что хуже – стать мишенью для шуток или для пыток? Безучастными палачами, в молчании выполняющими приказы князя тьмы? Закоренелыми садистами, опьяневшими от возможности удовлетворения? Трусливыми слабаками, порабощенными харизматичным мерзавцем? А они оказались моими собственными жрецами. Я даже помнила их лица и имена. Я сама создавала их такими… крепкими в вере. А теперь они пришли в мою заповедную рощу, взяли меня, создательницу их мира, за руки-за ноги и бросили в этот подвал. Блин. Как же я зла! Хотя злиться мне не на кого. Кроме себя.
* * *
Медленно лезу в карман. Теплой тяжестью в матерчатых недрах осел кувшинчик из магазина «Шиша-стайл». На первый взгляд – совершенно бесполезная безделушка. На второй взгляд – магический артефакт. Лампа Аладдина. Я автоматически провожу пальцами по кружевной арабской вязи на медных боках. Что тут написано? «Нет бога кроме бога и Магомет пророк его»? «Добро пожаловать на солнечные пляжи Анталии»? «Три желания по цене одного»?
46
Сексуальное влечение матери к своему сыну, чрезмерная эмоциональная привязанность. Мать стремится контролировать поведение сына, препятствует его отношениям с женщинами, вступлению в брак. Федра — жена афинского царя Тесея, влюбившаяся в своего пасынка Ипполита – прим. авт.
47
Слова «Благий» и «Неблагий»м в мифологии не тождественны понятиям «добрый» и «злой». Благие Фейри считают, что, хотя люди и являются нарушителями изначального порядка, все же человеческая раса имеет право на существование, как и все живые существа. Поэтому фейри Благого двора относятся к людям терпимо. Неблагий двор считает, что люди не приносят мирозданию ничего, кроме вреда, поэтому само их существование является злом, а следовательно, люди должны быть изгнаны с подвластных им земель или уничтожены - прим. авт.