В эту минуту полицейский фургон для покойников останавливается у дворцового подъезда. В толпе нищих и продавцов фританги, в плотном кольце солдат трое умеренных, награждаемые тычками в спину, влезают в фургон.
Достопочтенные сеньоры сами не решаются выйти на площадь и посылают официанта узнать, в чем дело.
Индюшан возвращается в кафе с кучей новостей:
— Кто-то подложил во Дворец бомбу. Ничего не случилось. Толстяк мечется и вопит. Схватили виновных и везут в полицейское управление на пытки.
Сказав это, он бегом отправляется в редакцию «Всего света» доставить сообщение для специального выпуска.
— Сволочи, не могли лучше обстряпать дело, — со злостью говорит Эскотинес.
— Как тебе, Пепе, нравится твоя родная земля? — спрашивает Коко Даромбрадо Куснираса. — Жизнь бурлит, не правда ли?
Куснирас открывает рот, чтобы ответить, да так и остолбеневает. Часы на соборе бьют два, и, как только замирает звон последнего удара, словно эхо, отзывается будильник в портфеле, что стоит на стуле рядом с Куснирасом, и трезвонит, яростно и глухо.
Все замирают в смятении и страхе, волосы встают дыбом под шляпами. Рука Куснираса невольно тянется к портфелю, останавливается на полдороге, благоразумно ползет назад и укрывается в кармане брюк своего хозяина.
Дон Густаво Эскотинес берет портфель, открывает. Убивон, не желающий ни от кого отставать или кому-нибудь в чем-либо уступать, сует внутрь руку и вытаскивает часы. Оборачивается к публике и (ни дать ни взять мудрец) изрекает:
— Будильник!
— Чей портфель? — спрашивает Эскотинес.
Коко Даромбрадо, оправившись от потрясения, еще в силах отпустить лучшую шутку дня:
— Внимание: это сигнал для расстрела злодеев!
Никто не смеется.
— Чей это портфель? — повторяет Эскотинес.
Никто не отвечает, одни господа спешат к своим столикам, другие просят подать еще кофе. Куснирас открывает портсигар, берет последнюю «English oval», зажигает ее трясущейся рукой и подносит к одеревеневшим губам.
Глава XIV. Последствия
— Надо что-то делать, — говорит Ангела с номером «Всего света» в руках.
Банкаррентос, Эскотинес и Убивон, принесшие ей газету, стоят с панихидным видом около нее в музыкальном салоне.
— Мы затем и пришли, Ангела, — говорит Банкаррентос. — Должен вмешаться Карлос. Он — личный друг Бестиунхитрана.
Ангела встает.
— Пустой номер, — говорит она. — Это Карлос думает, что он личный друг Бестиунхитрана. Сыграл с ним в домино два раза, только и всего.
Идет к телефону в холле и просит соединить ее с леди Фоппс.
— Английское посольство сможет больше сделать, я уверена, — объясняет она друзьям, прежде чем выйти.
Убивон запускает пятерню в густую шевелюру, перхоть сыплется на воротник его костюма в клеточку.
— А я-то сидел в кафе и дурака валял! Да разве мог я подумать, что мой лучший друг Пиетон попал в такое положение.
Он мечется по салону. Банкаррентос наливает себе рюмку коньяку, который достает из шкафчика. Эскотинес устремляет взор в окно и глядит на павлинов в лучах заходящего солнца.
— В общем-то они получили по заслугам, провалили дело. Взорвись бомба — и помолились бы за упокой души Толстяка, за свое здравие.
В холле Ангела вешает телефонную трубку в тот самый момент, когда туда входит Куснирас.
— Пепе, — говорит ему Ангела, — скажи мне правду: это ты сделал?
Куснирас прикидывается дурачком:
— Что я сделал?
— Подложил бомбу во Дворец.
С видом оскорбленной невинности Куснирас отвечает:
— Будь я виновен, я бы отдался в руки властей.
Ангела говорит извиняющимся тоном:
— Да, конечно. Я ни минуты не сомневалась в том, что ты не оставил бы их в беде, если покушение — твоих рук дело.
— И таким образом, — добавляет Куснирас с некоторой иронией, — подвел бы под расстрел не троих, а четверых.
Они входят в салон.
— Лорд Фоппс поехал во Дворец улаживать дело, — возвещает Ангела.
Банкаррентос ковыляет к софе, усаживается и, размышляя вслух и согревая в кулаке рюмку коньяку, выражает свои сомнения:
— Я все-таки не могу их понять: пятнадцать лет говорить о гражданском правопорядке и вдруг сделать такой безрассудный шаг.
— Да еще так неумело! — заключает Эскотинес, поворачиваясь спиной к окну.
Ангела его упрекает:
— Густаво, не говори так! Их жизнь в опасности!
— Что мы можем предпринять? — спрашивает Куснирас.
— Можно создать комиссию, — уныло говорит Банкаррентос, — собрать подписи, просить о помиловании… Но на это нужно время. У нас его нет. Наверняка они предстанут перед военно-полевым судом. Их может спасти только личное вмешательство кого-нибудь, кто имеет влияние на эту скотину.
— А почему не вмешаетесь вы? — спрашивает его Куснирас.
— Я всего-навсего директор Пончиканского банка. И мы с ним все время ссоримся не на жизнь, а на смерть. Почему бы не вмешаться вам? — спрашивает в свою очередь Банкаррентос Куснираса.
— Потому что он не желает меня видеть. Заставил зря проторчать в приемной.
— Карлос — единственное спасение, — говорит Банкаррентос.
— При чем тут Карлос! — говорит Убивон, останавливаясь посреди зала. — Надо швырнуть вторую бомбу!
— С какой целью? — спрашивает Эскотинес.
— Пусть знает, что мы не смирились, — говорит Убивон.
— Кто будет ее бросать? — спрашивает Банкаррентос.
— Я бы ее бросил с величайшей радостью, — говорит Убивон и добавляет: — Если бы не был эмигрантом.
— Минуточку, — говорит Эскотинес. — Тот, у кого хватает мужества подложить бомбу, должен иметь мужество пережить и последствия. Если мы вмешаемся, то лишь из гуманных соображений, а не по необходимости.
— Густаво, — говорит Ангела, — ты не должен забывать: то, что сделали они, желали бы сделать многие из нас, но не нашли в себе сил.
Наступает тишина. Входит лакей:
— Леди Фоппс у телефона, сеньора.
Ангела поспешно выходит, надеясь услышать добрые вести.
Банкаррентос с трудом встает и ковыляет к шкафчику за второй рюмкой коньяка, Убивон продолжает ходить по залу, Эскотинес опять обращает взор к лужайке с павлинами, Куснирас садится. Входит Ангела, она в полном отчаянии. Все смотрят на нее.
— Они признали себя виновными. Английское посольство не может вмешаться. Им — конец.
Все очень расстроены.
— Остается ждать Карлоса, — говорит Банкаррентос.
Они проводят время в ожидании дона Карлосика за игрой в карты. Куснирас выигрывает три кона подряд.
Появляется дон Карлосик, на нем лица нет. Он останавливается посреди салона и со слезами на глазах, воздев руки, произносит:
— Они приговорены! Их ждет расстрел!
— Ты должен за них заступиться, — говорит ему Банкаррентос.
Дон Карлосик отвечает в полнейшем изнеможении:
— Я уже попытался. Ничего не вышло. Меня не приняли. Ангела, ты понимаешь, что все это значит? В парламенте больше нет депутатов от Умеренной партии, Закон об экспроприации будет протащен, Кумдачу у нас отнимут… Мы пропали.
Вымолвив это, подавив исторгавшееся из груди рыдание, еле двигая заплетающимися ногами, но гордо подняв голову — словно не кого-то, а его самого ведут на расстрел, — дон Карлосик покидает зал.
Проходит минута тишины, и Ангела восклицает:
— Какой позор! Жизнь трех людей в опасности, а этот человек думает о своей усадьбе в Кумдаче!
Она встает и идет вслед за мужем. Куснирас тасует и сдает карты.
Ангела впархивает в холл первого этажа: развевающиеся шелка, шумное дыхание. Она спешит в спальню супруга, открывает дверь и видит его сидящим на кровати — одна нога босая, носок в руке, остекленевший взгляд устремлен в глубь скинутого ботинка.