— Нет. А вы не встречали Пепиту? — спрашивает Куснирас.
— Нет, — отвечает донья Чончита.
— Тинтина тоже нигде не видно, — говорит со значением сеньорита Парнасано.
Ангела встревоживается.
— Не натворил бы чего-нибудь этот разбойник! — говорит она и идет искать его в парк.
Донья Чончита и сеньорита Парнасано поднимаются вверх по лестнице. Куснирас, оставшись в зале, смотрит на Бестиунхитрана, который в этот момент пригубливает шампанское, и сначала сует руку за пазуху, затем в карман смокинга, перекладывая пистолет. Держа руку в кармане, деревянной решительной походкой он идет прямо к спине своей жертвы, которая хохочет, слушая анекдоты дона Бартоломе.
Но до цели он не доходит. Кончита Парнасано, испуганная и бледная, спускается с лестницы, идет к Куснирасу и останавливает его, хватая за локоть:
— Пепита покончила с собой!
Куснирас отупело глядит на нее.
— Поднимись, она в спальне Ангелы, — говорит Кончита и направляется в столовую в поисках Убивона.
Куснирас бросает последний взгляд на лопатки Бестиунхитрана, поворачивается и шагает вверх по лестнице.
В холле второго этажа он встречает донью Чончиту, которая лупит по шекам менее удачную из своих двух дочек и задает ей ненужные вопросы:
— Почему ты тут, наверху? И почему твои нижние юбки в руках этого сопляка?
При виде Куснираса она придерживает язык и скрывается, толкая перед собой дочку, в спальне дона Карлосика.
В будуаре Ангелы разлита полутьма, светит только ночник. Тинтин, еще не выпустив из рук нижние юбки Секундины, как зачарованный смотрит на тело Пепиты Химерес, возлежащее на августейшем ложе хозяйки дома.
Там, где недавно зачиналось празднество, в вестибюле дома Беррихабалей, Ангела, скрывая волнение, и дон Карлосик, не ведая, что на втором этаже его дома лежит мертвая поэтесса, провожают Бестиунхитрана и его свиту. Бестиунхитран целует Ангеле руку и говорит:
— Это был замечательный вечер по многим причинам, но вы, донья Ангела, были главной из этих причин.
Ангела улыбается. На какой-то миг тщеславие хозяйки дома заглушает в ней гуманные чувства и патриотическое рвение, и она забывает не только о самоубийце в своей спальне, но и о том, что прием с самого начала был задуман с целью отправить в мир иной того, кто, жив и невредим, стоит перед ней и рассыпается в благодарностях.
Глава XXII. Антракт
Пепита Химерес была погребена как должно, по-христиански, благодаря вовремя распущенным лживым слухам и медицинскому свидетельству доктора Убивона, где было сказано, что поэтесса скончалась от разрыва сердца.
— Она уже давно болела, — говорил он на каждом углу.
Похороны были торжественными и собрали множество зрителей. Присутствовал цвет пончиканского общества. Перед открытой могилой падре Ирастрельяс говорил о добродетелях покойной.
— Его слово гораздо больше трогает, чем то, что мямлил Убивон при погребении дона Касимиро, — заметила Кончита Парнасано донье Кресенсиане Ройсалес.
В действительности обе речи были схожи как две капли воды, только падре Ирастрельяс уснастил свою латинскими фразами, взятыми из заупокойной мессы, да выглядел в сутане и кружевной накидке гораздо импозантнее, чем Убивон в своем потертом костюме.
Пепе Куснирас — строгий траурный костюм, опущенный долу взор и прижатая ко лбу рука — выступал в роли безутешного жениха. Пончиканские сеньориты теперь, когда он стал свободен, горели желанием бросить ему перчатку и, поглядывая на него, шептали:
— Ой, как ему к лицу черное.
Замужние говорили:
— Сразу видно, он ее обожал.
Кончита Парнасано думала про себя:
«Если бы они знали, что он убил ее своим равнодушием!»
Впрочем, все скоро об этом узнали, ибо, как только покойницу предали земле, сеньорита Парнасано не смогла устоять перед искушением и решила покончить с версией о разрыве сердца.
— Я первая увидела умершую… и кое-что еще, — говорила она.
Со временем Пепита вошла в пончиканскую мифологию как самая первая самоубийца республики.
— Не пиши стихи, — предостерегали матери своих дочерей-стихоплеток, — видишь, чем кончила Пепита Химерес.
И повторяли не раз и не два историю женщины, которой перевалило за тридцать пять лет, а она все писала стихи, не пленяя мужчин, и покончила с собой, разочаровавшись в любви.
В результате инцидента, происшедшего с Тинтином и Секундиной, эта наименее удачная из двух дочерей Даромбрадо была подвергнута медицинскому осмотру, произведенному доктором Убивоном, который, как ни старался, не смог обнаружить у нее ни малейших признаков девственности, о чем он после конфиденциального разговора с ее матерью поведал всему свету.
— Эта девочка, наверное, не первый год балуется, — говорил Убивон в казино за десертом.
Донья Чончита обратилась к донье Ангеле и сказала, что поскольку дети были застигнуты in frangenti [11], им следовало бы пожениться. Ангела наотрез отказалась.
— Она совращает моего сына, да еще собирается за него замуж? — сказала Ангела. — Какая наглость!
С этих пор сестрицы Даромбрадо больше не переступали порога Ангелы, а семейство Беррихабалей перестало навещать Даромбрадо; если дамы встречались, они не здоровались; когда дон Карлосик входил в казино, Коко Даромбрадо тут же уходил со словами:
— Опять явился этот замшелый совратитель!
Каким-то непонятным образом он пришел к умозаключению, что именно дон Карлосик (который так никогда и не узнал, что произошло в спальне его жены тем торжественным вечером) обольстил Секундину, а не она ввела в соблазн Тинтина, как было на самом деле.
Вначале общество Пуэрто-Алегре разделилось пополам: одни ездили к Беррихабалям, другие — к Даромбрадо, но так как у Беррихабалей можно было послушать самые свежие сплетни и у них было больше денег, чем у Даромбрадо, последние постепенно оказались в изоляции — их никто не посещал, и они никого не посещали, — и ничего им более не оставалось, как через несколько лет выдать Секундину замуж за торговца сардинами, который, по единогласному мнению пончиканского общества, был «настоящий деревенщина».
В сфере политики ни смерть Пепиты Химерес, ни инцидент Тинтин — Секундина не омрачили славу приема, устроенного в честь Бестиунхитрана в доме Беррихабалей, не воспрепятствовали rapprochement [12]обеих партий, не помешали дальнейшему развитию событий.
Первого августа Бестиунхитран, как и обещал, предложил выбрать трех новых депутатов: дона Карлосика, дона Бартоломе и Банкаррентоса; пятнадцатого августа, точно по соглашению, Умеренная партия на пленарном заседании назвала маршала Бестиунхитрана своим кандидатом в президенты республики; двадцатого августа парламент принял Закон об утверждении в правах собственности (десять «за», «против» нет), а Закон об экспроприации перешел в архиве с полки «проекты к принятию» на полку «отвергнуты как противоконституционные»; и, наконец, первого сентября, всего лишь за два месяца до выборов, дон Карлосик выступил в парламенте с предложением о введении института пожизненного президентства, каковое и было единогласно принято. Последний акт завершил выполнение всех взаимных обещаний, данных друг другу Бестиунхитраном и умеренными на обеде в усадьбе Каскота.
После провала второй попытки и смерти Пепиты Химерес Куснирас, которому надоело принимать соболезнования, предался спортивным развлечениям.
Бывали дни, когда он вставал на заре и отправлялся вместе с Пако Придурэхо стрелять кроликов. Возвращались они к ночи, увешанные окровавленными дикими тварями, и роскошно ужинали домашними животными и устрицами, доставленными из отеля «Инглатерра». А бывали дни, когда он валялся в кровати до полудня, завтракал рыбой, отправлялся на взятом напрокат «ситроене» в долину Ветров и делал круг на своем «блерио» — иногда один, иногда с Пако Придурэхо, иногда с Подхалусой. Ангела, несмотря на неоднократные предложения Куснираса, не желала летать на аэроплане. По вечерам он либо седлал коня, либо ловил рыбу, либо навещал Ангелу. Перед сном читал какой-нибудь роман, раскопанный в старой и крохотной библиотеке своего деда.