— Карлос — единственное спасение, — говорит Банкаррентос.
— При чем тут Карлос! — говорит Убивон, останавливаясь посреди зала. — Надо швырнуть вторую бомбу!
— С какой целью? — спрашивает Эскотинес.
— Пусть знает, что мы не смирились, — говорит Убивон.
— Кто будет ее бросать? — спрашивает Банкаррентос.
— Я бы ее бросил с величайшей радостью, — говорит Убивон и добавляет: — Если бы не был эмигрантом.
— Минуточку, — говорит Эскотинес. — Тот, у кого хватает мужества подложить бомбу, должен иметь мужество пережить и последствия. Если мы вмешаемся, то лишь из гуманных соображений, а не по необходимости.
— Густаво, — говорит Ангела, — ты не должен забывать: то, что сделали они, желали бы сделать многие из нас, но не нашли в себе сил.
Наступает тишина. Входит лакей:
— Леди Фоппс у телефона, сеньора.
Ангела поспешно выходит, надеясь услышать добрые вести.
Банкаррентос с трудом встает и ковыляет к шкафчику за второй рюмкой коньяка, Убивон продолжает ходить по залу, Эскотинес опять обращает взор к лужайке с павлинами, Куснирас садится. Входит Ангела, она в полном отчаянии. Все смотрят на нее.
— Они признали себя виновными. Английское посольство не может вмешаться. Им — конец.
Все очень расстроены.
— Остается ждать Карлоса, — говорит Банкаррентос.
Они проводят время в ожидании дона Карлосика за игрой в карты. Куснирас выигрывает три кона подряд.
Появляется дон Карлосик, на нем лица нет. Он останавливается посреди салона и со слезами на глазах, воздев руки, произносит:
— Они приговорены! Их ждет расстрел!
— Ты должен за них заступиться, — говорит ему Банкаррентос.
Дон Карлосик отвечает в полнейшем изнеможении:
— Я уже попытался. Ничего не вышло. Меня не приняли. Ангела, ты понимаешь, что все это значит? В парламенте больше нет депутатов от Умеренной партии, Закон об экспроприации будет протащен, Кумдачу у нас отнимут… Мы пропали.
Вымолвив это, подавив исторгавшееся из груди рыдание, еле двигая заплетающимися ногами, но гордо подняв голову — словно не кого-то, а его самого ведут на расстрел, — дон Карлосик покидает зал.
Проходит минута тишины, и Ангела восклицает:
— Какой позор! Жизнь трех людей в опасности, а этот человек думает о своей усадьбе в Кумдаче!
Она встает и идет вслед за мужем. Куснирас тасует и сдает карты.
Ангела впархивает в холл первого этажа: развевающиеся шелка, шумное дыхание. Она спешит в спальню супруга, открывает дверь и видит его сидящим на кровати — одна нога босая, носок в руке, остекленевший взгляд устремлен в глубь скинутого ботинка.
Ангела остывает. Входит в комнату и направляется к кровати. Он жалобно смотрит на нее. Когда она подходит, он разражается рыданиями, уткнувшись лицом в живот супруги, которая, немного поколебавшись, нежно касается рукой его головы.
Гаспар, кот Простофейры, дремлет на столе в столовой, позируя своему хозяину, который набрасывает его карандашный портрет в альбоме для рисования.
В гостиной Росита Гальванасо, в одной нижней юбке, смотрится в зеркало. Эсперанса делает последний стежок на цветастом перкалевом одеянии, которым ей надо прикрыть пышные телеса своей приятельницы и клиентки. Донья Соледад сидит в качалке и кормит только что вылупившегося птенца канарейки, которого держит в кулаке на коленях: сует ему в клювик зубочистку, обмакивая ее во вчерашнюю похлебку. Она произносит немеркнущую фразу:
— В мои времена таких безобразий не было, — и затем, обращаясь к птенцу, говорит: — ешь, глупенький, твоя мать улетела.
Виданное ли дело, чтобы в шесть вечера человек сидел в столовой и рисовал кошек? Раньше мужчины крепко пили, но умели и деньги домой приносить.
Росита, погруженная в созерцание своих округлостей, замечает:
— Становлюсь упитаннее с каждым днем! Хорошо, что моему Гальванасо полнота по вкусу.
Эсперанса — во рту булавки, в руках широченное платье — встает и говорит сквозь зубы:
— Я уже его сметала.
— Какое прелестное! Какое элегантное! Какое изящное! — говорит донья Соледад и, забывшись, сует птенцу зубочистку в глаз.
Росита втискивается в платье, которое Эсперанса старается натянуть ей на чресла.
Гальванасо в прекрасном благодушном настроении, с пакетами и свертками в руках входит в дом и неожиданно появляется в гостиной. Женщины жеманно хихикают и пищат:
— Господи Иисусе, нашествие мавров!
— Закройте глаза, плут вы этакий!
— Пошел вон, нахал!
Гальванасо, этот полицейский Людоед, деликатно закрывает глазки, словно никогда не видел свою жену в дезабилье, и позволяет Эсперансе и Росите повернуть себя вокруг оси и вытолкать за дверь со словами: