А проблема, как оказалось, заключалась в следующем. По словам Семеныча – эксперта-криминалиста, все отпечатки, оставленные на рукоятке ножа, принадлежали пальцам левой руки, что в моем понимании могло означать только одно: либо Константина убили другим ножом, либо Романов не был убийцей. Что касается ножа, то тут сомнений не возникло даже у милиционеров: кровь на лезвии безошибочно указывала на то, каким орудием было совершено преступление. А вот что касается Романова… Конечно, можно предположить, что, выпив бутылку коньяка, он хладнокровно зарезал человека правой рукой, потом аккуратно вытер нож, взял рукоятку в левую руку и тут же уснул. Но куда вероятней, на мой взгляд, выглядит другая версия. Кто-то вошел в кабинет дяди Толи, убил Константина, стер свои отпечатки пальцев с рукоятки ножа и вложил его в ладонь спящего Романова, не подумав или второпях не заметив, что ладонь левая.
Судя по тому, с какой злостью Коновалов посмотрел на Семеныча, мои предположения оказались верными.
– Поверьте! Я и вправду не убивал! – почувствовав перелом в настроении оперативника, воскликнул Романов. – Ведь я даже не присутствовал на дне рождении Виолетты!
– Какой еще Виолетты? – повернулся к нему капитан.
– Виолетты Анатольевны, покойной дочери хозяина дома Анатолия Николаевича Худобина!
Заговорив о семье Худобиных, Романов рассказал об анонимке, полученной дядей Толей за несколько дней до своей смерти, но, к сожалению, теперь уже утерянной, и о его посмертном послании наследникам. Выразив уверенность в том, что убийство Константина напрямую связано с событиями, произошедшими здесь, в Мыскино, четырнадцатого февраля, в день тридцатилетия Виолетты, он заключил, что, во-первых, Виолетту убил кто-то из ее родственников, бывших на дне рождения. Во-вторых, анонимку написал тоже кто-то из родственников, ставший свидетелем убийства. И в-третьих, после оглашения завещания убийца Виолетты обязательно постарается найти анонима раньше, чем тот решит заявить о себе.
– То есть ты хочешь сказать, что анонимку написал Константин Худобин? – перебил душеприказчика Коновалов.
Романов сказал, что говорить об этом рано. Нужны доказательства.
– Понятно. А кто именно присутствовал на дне рождения?
Вопрос, как я понял, был обращен ко мне.
– Кроме Виолетты и дяди Толи, – принялся перечислять я, – там были: Виктор – сын дяди Толи, Анечка – супруга Виктора, Константин – двоюродный брат Виктора, Максим Валерьянович Рыльский – шурин дяди Толи и моя бабушка Екатерина Николаевна Курочкина – родная сестра дяди Толи.
О себе я решил не упоминать: и так было понятно, что без моего участия там не обошлось.
– То есть те же, кто сегодня утром присутствовал при прочтении обращения Анатолия Николаевича к наследникам, – торопливо добавил Романов.
Коновалов согласно кивнул. Попросив подтвердить, что все перечисленные мной люди являются родственниками, повернулся лицом к Романову и спросил: кем он приходится убитому.
– Никем, – ответил Романов. – Я не родственник. Я исполнитель завещания Худобина-старшего, моего старого знакомого. По его просьбе я пришел сюда, чтобы зачитать наследникам последнюю волю и проследить за ее выполнением.
– Ты нотариус?
– Нет. Я – душеприказчик, или, другими словами, личный поверенный в делах о наследстве.
– У тебя и документ соответствующий имеется?
– Конечно! – Вынув из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист, Романов протянул его оперативнику. – Нотариально заверенное заявление Анатолия Николаевича с указанием моих полномочий.
Молча прочитав заявление, Коновалов вернул его обратно. Подошел к окну и задумчиво посмотрел на одинокую елку, растущую посреди чистого газона.
– Я хочу ознакомиться с содержанием завещаний, – сказал он.
Романов развел руками, дескать, и рад бы помочь хорошему человеку, да не могу. И сказал, что согласно Гражданскому кодексу Российской Федерации, он не вправе разглашать сведения, касающиеся содержания завещаний.
– Не понял! – Медленно, словно не веря собственным глазам, Коновалов обернулся. – Ты мне что, отказываешь?
Поверенный виновато вздохнул и еще раз огорченно развел руками: увы.
– Ну и ну! – оперативник удивленно покачал головой. – Ты, я смотрю, считаешь себя очень умным, да?
Романов молчал.
– Законы цитируешь, права качаешь. Может, ты еще и адвоката себе потребуешь?
– Зачем адвоката? – почувствовав неладное, еле слышно произнес поверенный. – Не надо мне никакого адвоката.
– Молчать! – Коновалов что есть силы ударил кулаком по подоконнику.
Все, кто находились в кабинете, вздрогнули.
– Молчать, я сказал! Говорить будешь, когда я скажу!
Плотно сжав губы и сузив зрачки, Коновалов зло посмотрел на поверенного, не последуют ли возражения, и, как змея перед броском, громко зашипел:
– Ты что, и вправду думаешь, будто самый умный? Да? А ты знаешь, что не далее как сегодня утром, один такой, вроде тебя, битый час ползал у меня в ногах, умолял считать себя придурком… прощения просил за то, что нечаянно вспомнил таблицу умножения… Чего молчишь?… Или, может, ты думаешь: я шучу?
Не знаю, как остальные, а я капитану поверил сразу: не шутит. И Романов поверил сразу. Потому что, как только представилась возможность выполнить требование капитана, он выскочил из кабинета в зал и принес портфель. Протянул Коновалову конверты с завещаниями и предложил ознакомиться с ними лично. Коновалов взял конверты, подержал на весу с таким видом, будто еще не решил, что ему делать дальше: то ли швырнуть их поверенному в харю, то ли смилостивиться и прочесть. Решив смилостивиться, он подошел к окну, отвернулся и вскрыл первое завещание.
В эту минуту в кабинет вошли два санитара. Спросив: можно ли забрать труп, они погрузили тело Константина Худобина на носилки и вынесли.
Семеныч захлопнул кейс. Зевнул и доложил капитану об окончании работы.
Не отрывая от листков взгляда, Коновалов махнул рукой, чтоб не мешали. Дочитав до конца, поднял голову и спросил Романова: когда состоится оглашение завещания.
– Если аноним не объявит себя, то через три дня в понедельник, – ответил тот.
Коновалов отошел от окна и, немного подумав, сказал, что остается в Мыскино.
– А вы, – обращаясь к Семенычу, добавил он, – через три дня в понедельник пришлите за мной машину.
– Как знаешь. – Семеныч, а за ним и судмедэксперт пожали капитану ладонь и, пожелав удачи, вышли из кабинета.
С отъездом следственно-оперативной группы в доме стало тихо. Как будто находящиеся в нем люди только после этого осознали, какое несчастие случилось в их семье. По комнате ходили на цыпочках, разговаривали между собой короткими фразами, ругались полушепотом. А если кто-то случайно заглядывал собеседнику в лицо, то видел, к своему стыду и стыду тех, с кем разговаривал, не горе и жалость к внезапно умершему родственнику, а досаду и растерянность вперемешку со страхом. И даже Анечка, необыкновенно трогательная в своей скорби, плакала, на мой взгляд, теперь только потому, что ей, еще не хоронившей родных и близких, пришлось впервые в жизни столкнуться со смертью. И не брата мужа жалела она – себя.
«Все мы Худобины, – вздохнул я. – И Анечка, к сожалению, уже тоже».
Капитан Борис Сергеевич Коновалов, оперуполномоченный уголовного розыска РОВД, вместе с Романовым вышел из коридора. Прошел на середину зала и, подняв указательный палец, попросил минутку внимания.
– В общем, так, – сказал он. – Как вы знаете, Константин Петрович Худобин, ваш родственник, погиб от рук убийцы. Кто этот убийца, нам пока неизвестно…
– Как это, неизвестно? – перебил его вальяжно развалившийся в кресле Виктор. – А Романов?
– Так, кто это сказал? – Плотно сжав губы и сузив зрачки, Коновалов резко повернулся в его сторону. – Как фамилия?