– Да не слушайте вы его! – махнула рукой в мою сторону бабушка. – Всё было не так, как он вам расскажет! Просто однажды, много лет назад, когда Виктор и Виолетта были еще маленькими, во время детской игры погибла одна девочка. Произошел несчастный случай! Ничьей вины там и в помине не было! Поверьте мне!
Коновалов согласно кивнул. Повернулся ко мне и, несмотря на бабушкины протесты, предложил высказать свою версию.
Моя версия звучала так. Виктор с Виолеттой решили заняться бальными танцами. Пришли на свое первое, оно же и последнее занятие, поскандалили с кем-то из занимавшихся там девочек, потом подкараулили ее после репетиции и завели в парк.
– В общем, не знаю, что там было дальше, врать не буду, но только утром следующего дня эту девочку нашли с проломленной головой.
– Мы играли, и она упала на висок! – воскликнул Виктор.
– Так звучит последняя, официальная версия, – согласился я. – А до этого, насколько мне известно, речь шла о непредумышленном убийстве. Это уже потом, после того как дядя Толя продал машину и занял денег у родни, стали говорить о несчастном случае. Дескать, детки Худобина здесь ни при чем, они хорошие – в папу.
– Да откуда ты это можешь знать? – вскочив на ноги, закричал Виктор. – Тебе тогда было шесть лет!
Я ответил ему спокойно, не повышая голоса, что, во-первых, мне было тогда не шесть лет, а семь, во-вторых, у меня всегда была отличная память, и, в-третьих, об этом случае мне совсем недавно рассказала бабушка.
Виктор бросил на бабушку злой взгляд, отчего та сразу стала меньше и суше, сплюнул и, не говоря ни слова, сел на свое место.
– Да-да-да, как же, помню, помню! – глядя в пол, задумчиво закивал Максим Валерьянович. – Было дело… Анатолий занял у меня тогда тысячу рублей. Огромные, знаете ли, по тем временам деньги!
– И ты туда же! – развел руками Виктор.
Подняв голову, Рыльский удивленно посмотрел на него. Потом опомнился и сказал, что имел в виду совсем другое.
– Ты бы уж лучше помолчал! – посоветовала ему бабушка. – Тоже мне, вспоминальщик выискался! Ты бы лучше вспомнил, как кошкам кишки выпускал! Мясник!
Она повернулась к Коновалову и рассказала о том, что Максим – младший брат покойной жены дяди Толи, развлекался в детстве тем, что мучил всякую попавшуюся в руки живность.
– То птичке крыло отломает, то кутенку лапку! А то порежет осколком стекла какому-нибудь малышу кожу и смотрит, как тот, бедненький, заливается слезами!
Не знаю, какая муха укусила бабушку и чего она добивалась, рассказывая Коновалову о садистских наклонностях Максима Валерьяновича, которые, как считалось, остались в далеком прошлом, но только Коновалов понял ее так, как и должен был понять сотрудник убойного отдела, расследующий жестокое и немотивированное убийство.
Не подходя близко к Максиму Валерьяновичу и стараясь не смотреть ему в лицо, спросил: как часто, на какую тему и когда в последний раз он общался с Константином.
Максим Валерьянович в ответ обиженно нахмурился, отчего морщины на щеках стали глубже, а кожа белее, посмотрел на Коновалова так, словно хотел найти на его теле наиболее уязвимое место, и сказал, что с Константином, как и со всеми Худобиными, общался и общается крайне редко.
– И вообще, у меня не было причин убивать его, – добавил он. – У нас с ним не было никаких дел. Я не испытывал к нему ни любви, ни ненависти, в отличие, кстати, от Екатерины Николаевны, его родной тетки.
– А что Екатерина Николаевна? – заинтересовался Коновалов.
Выпрямившись в кресле, Рыльский с нескрываемым удовольствием рассказал всем известную историю о том, как однажды бабушка гонялась по квартире за Константином и кричала, что задушит его собственными руками.
– И задушила б, если б поймала! – подтвердила бабушка. – Вы только послушайте, что он со мной учудил! Дал какой-то спекулянтке денег взаймы, а после того как та его обманула, прибежал ко мне в слезах и сказал, что его якобы обворовала продавщица на толкучке! Назвал имя этой спекулянтки, Суслик, кажется, и попросил написать на нее жалобу в ОБХСС! Каково, а! Я приняла это за чистую монету, написала, как он велел, отослала куда надо, да потом еще показания ходила давать, дура!.. Скажите, разве можно так поступать с родной теткой? – спросила она Коновалова.
Коновалов отрицательно покачал головой: с родной теткой так поступать нельзя. Спросил, как давно это было. Бабушка на секунду задумалась и ответила, что, если ей не изменяет память, случилось это одиннадцать лет назад.
Судя по тому, как поскучнело лицо Коновалова, стало ясно: одиннадцать лет – слишком большой срок для того, чтобы подозревать бабушку в убийстве.
– Но осадок-то остался! – не унимался Рыльский. – Ведь никто не станет отрицать, что одного родного племянника, Виктора, она любила и продолжает любить, а другого, Константина, – нет.
В этот момент Виктор, которому, по всей видимости, надоело слушать пустую болтовню Максима Валерьяновича, хлопнул по подлокотнику раскрытой пятерней.
– Ладно! – произнес он решительным тоном. – Честно говоря, не хотел я никому рассказывать об этом случае: нехорошем, позорном для нашей семьи, да видно обойтись без этого уже никак нельзя.
Бросив на меня злой взгляд, он рассказал о том, как четырнадцатого февраля, в день тридцатилетия Виолетты, стал невольным свидетелем происшествия, которое теперь, в свете сегодняшних событий, выглядит совсем не так, как оно представлялось ему пять месяцев назад.
– Я ведь тогда думал, что на этом все закончится! А тут…
Вместо продолжения фразы Виктор огорченно махнул рукой. Собрался с мыслями и добавил, что собственными глазами видел, как я, пользуясь известной слабостью Виолетты к мужчинам и вину, а точнее, сначала к вину, а потом к мужчинам, поздним вечером тискал ее в чулане.
– И именно в этом чулане утром нашли сестру повешенной!
– Как! – ахнула бабушка. – Игорь был с Виолеттой? Со своей теткой!
Виктор в ответ демонстративно развел руками, дескать, смотрите сами, что это за человек, я вас предупреждал, и, довольный произведенным эффектом, откинулся на спинку кресла.
Если бы можно было в эту секунду провалиться сквозь землю, я бы не преминул воспользоваться возможностью скрыться с глаз. Мне было стыдно. Но вместе с тем и обидно. Мало того что меня тогда почти что изнасиловали, так на меня теперь еще и смотрят, как на какого-то извращенца.
«А впрочем, – с огорчением вынужден был признать я, – так оно, наверное, и есть. Только извращенец вроде меня способен заниматься сексом с немолодой пьяной женщиной в пыльном чулане».
Я поймал на себе взгляд Виктора: высокомерный, насмешливый, и во мне вновь заклокотала злость. Ну что за привычка у человека совать свой нос куда не следует!
Я повернулся к нему и сказал, что, во-первых, еще неизвестно, кто кого тискал, во-вторых, моя личная жизнь никого не касается и, в-третьих, Виолетта мне такая же тетка, как он мне дядька.
В ответ на это Виктор снова демонстративно развел руками, как бы призывая собравшихся быть свидетелями учиненного мной безобразия. Громко выдохнул:
– Ну что с него, придурошного, взять!
Только я подумал о том, что с меня много чего можно взять: показания, например, как тут же Коновалов принялся на деле осуществлять мою мысль.
Его первый вопрос был о том, как разворачивались дальнейшие события в чулане.
– А никак! – ответил я. – Виолетта приказала принести вина, просить она не умела, я ушел и обратно, естественно, уже не вернулся.
Второй вопрос.
– Почему?
Почему, почему… Не хотел – вот почему!
– Нарвался на бабушку и не вырвался, – солгал я, чтобы не обижать Виолетту, которая, кто знает, может, сидит сейчас где-нибудь на облаке и внимательно слушает, что я говорю.
И третий вопрос – бабушке.