Работник Худобиных – Михаил, накануне погулявший у подруги и оттого пребывавший в хорошем настроении, испортить которое не смогло даже известие об убийстве Константина, в ответ рассмеялся.
– Скажете тоже: смерть!
– Ну, может, не смерть, но что-то вроде этого!
Воткнув в землю готовый кол, Михаил рассмеялся громче.
– Не веришь? – Увидев меня, Романов приветливо помахал рукой. – Ладно! Тогда ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Для каких таких целей осину, как тебе должно быть хорошо известно, не самое полезное в хозяйстве дерево, сажают возле жилья? А? Чего молчишь? Или сказать нечего?
– Почему это нечего? Есть чего! – Михаил достал из ящика с инструментами початую бутылку портвейна со стаканом, насаженным на горлышко, и сказал: – Давайте еще по одной!
Романов бросил на меня быстрый взгляд, словно хотел по выражению лица определить мое отношение к поступившему предложению. Немного подумал и, решив не стесняться, согласно махнул рукой: давай.
Михаил налил в стакан вина на три пальца и протянул мне.
Поблагодарив за угощение, я отказался. Сказал, что еще не обзавелся привычкой пить по утрам.
– И это правильно! – одобрил Михаил. – Молодец! Я в твоем возрасте тоже не пил до открытия магазина… Я тогда, как это сказать, тоже, типа, следил за собой.
– А сейчас, выходит, уже, типа, не следишь?
– А сейчас мне следить, Игорек, за собой некогда! – вздохнул Михаил. – Сейчас мне за газоном твоего дядюшки следить надо!
Он передал стакан Романову. Вытер ладонь о штанину и полез в карман за конфеткой.
Романов выпил. Закусил протянутой карамелькой и, заметно повеселев, с довольным видом обозрел газон.
– Да, – сказал он, покачивая головой. – Поле деятельности, я погляжу, у тебя большое!
Михаил уточнил: тридцать соток. И добавил, налив себе вина:
– И вот ведь что обидно… Все думают, раз это трава, так, значит, и расти она должна чуть ли не сама по себе! А я вроде здесь как бы и ни при чем. И хоть бы кто подумал, что хлопот с ней поболее, чем с некоторыми культурами! Честное слово! Ее только косить полагается два раза в неделю, чтоб сорняки заглушить!
– Так часто? – удивился Романов.
– А то! Правда, в нашем климате будешь столько косить, через месяц от нее одни корешки останутся, но вот раз в две, в три недели заводить газонокосилку – будь любезен! А куда деваться? Надо.
Михаил тяжело вздохнул. Посмотрел на стакан с таким видом, словно забыл, зачем взял его в руки, и выпил.
А я сразу вспомнил бабушку. Та, помнится, до конца дяди Толиных дней пилила его за то, что тот на своем участке, вместо того чтобы как всякий нормальный дачник, сажать овощи, разводил траву, чем, по ее мнению, выставлял себя на всеобщее посмешище. Дядя Толя в ответ смеялся и на все обвинения в лени говорил, что не выращивает овощи исключительно из экономии.
«Посчитай сама, – предлагал ей. – Сколько нужно денег на семена, рассаду, удобрения, бензин, чтобы возить все это в сад, энергозатраты на полив? Так и разориться недолго!»
Чтобы доказать: разорение хорошему овощеводу не грозит, бабушка брала ручку, листок и считала. У нее выходило – сажать выгодно. Но стоило дяди Толе взяться за расчеты, как оказывалось, что покупать овощи в соседней деревне гораздо дешевле, чем выращивать их самим. Бабушка спорила, психовала, но убедить Худобина в своей правоте ни разу так и не смогла.
В эту минуту в доме хлопнула дверь. Едва Михаил успел спрятать бутылку портвейна в ящик с инструментами, как на крыльце показался Виктор. Спустился вниз, осмотрел кол и, скорчив недовольную гримасу, сделал замечание по поводу недостаточно острого, по его мнению, наконечника.
– Таким орудием не то что сердце вампира, его дерьмо, захочешь, не проткнешь!
Потребовав переделать, он швырнул кол под ноги Михаила. И добавил, что если мы, три лодыря, не способны справиться с одним простым заданием, то нечего было и браться за него. После чего обозвал нас одним нехорошим, но емким словом, вместившим в себя не только отношение к тем, кому оно адресовано, но и душевное состояние того, кто его адресовал, развернулся и, прыгая со ступеньки на ступеньку, быстро поднялся на крыльцо.
Подождав, когда фигура Худобина скроется из вида, Михаил тяжело вздохнул. Достал из ящика бутылку портвейна, протянул Романову стакан и высказал мнение о том, что люди с таким характером, как у танцора, могут жить исключительно на воле, поскольку в других местах, не столь отдаленных, они не протянут и пяти минут.
Я рассмеялся. Сказал, что как раз, по мнению Василия Сергеевича, одно из других отдаленных мест в скором времени может стать для Виктора достаточно близким.
– Это правда? – спросил Михаил.
Романов поморщился. Пожал плечами и заявил, что, с одной стороны, он, конечно, ошибался, когда бездоказательно обвинял Виктора в убийстве брата, а с другой стороны, нет, так потому как никто, кроме него, убить Константина не мог.
– А разве Константина убил не Рыльский?
– Нет, что ты! Только не Рыльский!
Романов задумчиво повертел в ладони стакан. Медленно выпил и, на секунду задержав дыхание, сказал, что в тюрьме, наверное, жить тяжело всем, а не только таким, как Виктор, которого Михаил почему-то обозвал танцором.
– А кстати, почему танцор?
Михаил налил себе портвейна ровно на три пальца и ответил: танцор – он потому танцор, что танцевал танцы.
– А что касается тюрьмы, то тут вы, Василий, правы – там плохо всем. Но Виктору, говорю я вам, будет много хуже.
В эту секунду на крыльце показалась бабушка. Увидев стакан в руке Михаила, она укоризненно покачала головой. Велела быстро заканчивать работу и мыть руки: завтрак на столе.
Заканчивая разговор о «других местах», я дружески похлопал Романова по плечу и посоветовал не строить иллюзий по поводу того, что Виктору когда-нибудь в обозримом будущем будет тяжело за решеткой. И объяснил почему.
– Худобины, и иже с ними, интересуют нашу милицию ровно столько, сколько лису в голодную пору интересует спелый виноград… Помните, как у Крылова? «И видит глаз, да зуб неймёт»!
– Что значит «неймёт»? – нахмурился Михаил. – Ты что, хочешь сказать: тюряга только для таких, как я? Да? А для танцора тогда что?
– А для танцора – скользкая танцплощадка во второсортном казино!
Кажется, шутка вышла не совсем удачной. Михаил нахмурился еще больше, отчего показалось, будто его глаза утонули в дебрях густых бровей, а над носом появилась густая сеточка морщин.
Романов, стараясь не глядеть в мою сторону, опустил голову и прошмыгнул мимо сразу вслед за бабушкой.
Ну и ладно. Я окинул взглядом аккуратно скошенный газон, на краю которого с не выпитым стаканом стоял расстроенный Михаил и молча, вслед за Романовым, вошел в дом.
Завтрак, как и вчерашний обед, проходил в полном молчании: никто ни у кого ничего не спрашивал, никто ни с кем не разговаривал, никто ни к кому не приставал.
Первой не выдержала Анечка. Обратив внимание на то, что Коновалов положил себе вторую порцию черной икры, она, предварительно извинившись, посоветовала быть осторожным.
– Вчера Витя съел натощак две ложечки, и вот вам результат…
– Какой результат? – не понял Борис Сергеевич.
– Отравился! Я сказала Екатерине Николаевне, чтобы она выбросила ее, но Екатерина Николаевна не захотела.
Коновалов нагнулся к блюдцу. Понюхал воздух над столом и, удивленно пожав плечами, сказал, что, может, для кого-то икра и несвежая, а вот для него, мента непривередливого, так в самый раз. С этими словами он зачерпнул ложку и демонстративно отправил ее содержимое в рот.