Я сказал: правильно. И добавил:
– За исключением того, что упырь Рыльский, по мнению Василия Сергеевича, Константина зубом не трогал.
Не знаю, возможно, с моей стороны было не совсем этично передавать слова, сказанные в приватной беседе, да к тому же не совсем трезвым человеком, но уж очень в этот момент мне хотелось осадить Виктора. Смотреть на то, как он с важным видом несет откровенную чушь, было выше всяких сил.
Бабушка всплеснула руками.
– Что я слышу! Вы действительно так сказали? – обратилась она к Романову.
Пьяно улыбнувшись, Романов ответил: да.
– Объясните! – потребовал Коновалов.
– А чего тут объяснять? Вы, как я понял, считаете Рыльского упырем единственно на основании показаний Анны, которая видела, как он то ли пил кровь Константина, то ли, как только что выразился Виктор Анатольевич, грыз ему глотку. А между тем, хочу напомнить, что, по свидетельству экспертов, Константина убили обычным кухонным ножом, который убийца держал в правой руке!
– Да, это так, – после секундного замешательства согласился Коновалов. – Но ведь Рыльский мог сначала убить Худобина ножом, а уж потом…
– Уверяю вас, – приложил ладонь к груди Романов, – он его не только не грыз, он его даже не убивал!
– Почему вы так решили?
– Потому же, почему Виктор Анатольевич не мог убить своего брата, а именно, из-за отсутствия отпечатков пальцев на бокалах из-под коньяка… Давайте рассуждать логично, – предложил Романов. – Если убийца стер свои отпечатки с бокалов, это значит, он брал их в руки! Так?
– Ну, так.
– Что, в свою очередь, указывает на то, что убийца, перед тем как заколоть Константина, скорее всего, пил из них! Правильно?
– Ну и что? – спросил Коновалов. – Что это доказывает?
– А то, что Максим Валерьянович в принципе не мог оказаться в данной ситуации! – воскликнул Романов. – А не мог он оказаться в ней потому, что, в отличие от меня, грешного, не пьет! То есть совершенно! Он, уверяю вас, серьезно болен! И я, кажется, догадываюсь чем!
– И чем же? – спросил Виктор.
– Вы когда-нибудь слышали про болезнь под названием порфирия?
– Стойте! Стойте! – замахал руками Коновалов. – Если я вас правильно понял, – обратился он к Романову, – то, по-вашему, Рыльский не мог убить Константина по причине того, что является трезвенником, тогда как убийца, насколько нам известно, перед тем как совершить преступление, пил с убитым… Так?
Теперь уже Романов сказал: так.
– Хорошо! – согласился Коновалов. – В смысле: хорошо, если Рыльский действительно закоренелый трезвенник! А если нет? Если он все-таки выпивает? Пусть даже чуть-чуть, в исключительных случаях: на поминках, свадьбах, днях рождения начальства? Что тогда?
Бабушка сказала, что на ее памяти за последние пять-шесть лет таких случаев не было. А я, в свою очередь, напомнил присутствующим о том, как вчера за обедом Максим Валерьянович в категоричной форме отказался от коньяка, предложенного ему Константином.
– Это что же тогда получается? – спросила Анечка. – Выходит, среди нас убийцы нет?
Я мысленно поаплодировал ей. Хороший вопрос. А если принять во внимание тот факт, что все мы не далее как вчера дружно признались в убийстве Константина, так просто замечательный!
Не успела Анечка закрыть свой прелестный рот и в ожидании ответа посмотреть на мужа, как Коновалов вскочил на ноги. Делая огромное количество ненужных движений, обежал стол и, размеренно махая указательным пальцем перед лицом Виктора, проорал, что он не верит ни нашим словам, ни нашим алиби, что сегодня ровно в пятнадцать ноль-ноль все до единого по его команде займут те места, которые занимали вчера, и станут делать то, что делали ровно сутки назад.
– Ясно вам?!
Анечка испугалась. Сидя на стуле, она непроизвольно выпрямила спину и сказала: да.
– А вам? – Коновалов обратился к Виктору.
– Ясно.
– И вот еще что! – сжав пальцы в кулак, Коновалов затряс им в воздухе. – Если кто-то вдруг во время эксперимента окажется там, где, по словам свидетелей, оказаться не мог, или чьи-то действия не состыкуются со временем, когда эти действия должны были произойти – не взыщите! Нагружу по полной программе, кто бы он ни был!
Тут Коновалов внезапно умолк. Удивленно захлопал ресницами и, ничего не говоря, быстрым шагом вышел в коридор.
– Что это с ним? – спросила бабушка.
Романов, а потом и Виктор, посмотрев вслед удаляющемуся милиционеру, удивленно пожали плечами.
Всё прояснилось через пятнадцать минут. С зеленым от злости лицом Коновалов вернулся в зал. Сел за стол, взял блюдце с черной икрой, понюхал его и сказал, что протухшими продуктами у них в КПЗ не кормят даже ушедших в несознанку преступников.
– Так вот оно в чем дело! – догадалась Анечка. – А ведь я вас, Борис Сергеевич, предупреждала: не ешьте много икры! Витя съел вчера натощак две ложечки, и вот вам…
Коновалов досадливо махнул рукой: дескать, какой смысл говорить о том, что уже сделано. Вытер пот со лба и попросил открыть окно – жарко.
Я открыл. Не прошло и минуты, как комната наполнялась запахами дождя, скошенной травы, дыма топящейся на соседней улице бани и какими-то тонкими, еле уловимыми ароматами, придающими запахам дождя, дыма и травы особый, ни с чем не сравнимый вкус.
Проветрив комнату, я неплотно прикрыл створку. Развернулся и как бы между прочим заметил, что проводить следственный эксперимент в условиях, когда один из его непосредственных участников событий отсутствует, по меньшей мере, бессмысленно.
– А чего это ты вдруг так разволновался? – прищурив глаз, спросил меня Виктор. – Что, сердечко ёкнуло?
Приложив руку к груди, я ответил, что с сердечком, как и с желудочком, у меня полный порядок. А волнуюсь я не за себя, а за него – моего хоть и двоюродного, но все же дядю. Вдруг окажется, что туалет, в котором он пропоносил убийство Константина, все это время был кем-то занят. Что тогда подумает милиция?
Не давая разгореться новой ссоре, бабушка решила прибегнуть к испытанному средству – обратилась с интересующим всех вопросом к Романову.
Повернулась к нему и громко спросила: что это за болезнь, которой страдает Рыльский.
– Порфирия-то? – Романов посмотрел на бутылку «Мартеля». – Да так… Есть такая зараза… Говорят, генетическая.
Отодвинув пустую чашку, он широким движением пьяного человека, решившего продемонстрировать, что по-прежнему находится в форме, закинул ногу на ногу и сказал, что название болезни, если ему не изменяет память, произошло от фермента порфирин, чей избыток в крови, собственно, и приводит к этому заболеванию.
– Для этой заразы характерны следующие симптомы, – принялся загибать он пальцы. – Во-первых: быстрое старение организма, деформация кожи под воздействием прямых солнечных лучей, так называемый синдром «лимонной корки», и ухудшение зрения. Во-вторых: поражение центральной нервной системы, возникновение галлюцинаций, бреда. И в-третьих…
А вот, что оказалось, в-третьих, мы так толком и не узнали. Загнув после мизинца и безымянного пальца средний, Романов о чем-то икнул и сказал, что все остальное в общем-то не суть важно. За исключением того, что у больных порфирией белки глаз становятся розовыми, кожа – белой, ногти – кривыми, а характер – паршивым.
«Как у Худобиных!» – сразу подумалось мне.
Решив на всякий случай проверить: а не болеет ли Виктор порфирией, я устроил ему визуальный медосмотр. Внимательно осмотрел с головы до ног, прикинул на глаз состояние кожи, цвет белка, кривизну ногтей и с большим сожалением вынужден был признать, что, кроме паршивого характера и поражения нервной системы, других симптомов, указывающих на то, что он генетически больной и ему пора лечиться, нет.
Виктор поймал мой взгляд. Спросил: чего это я на него уставился.