– Романов! – догадалась бабушка.
Коновалов утвердительно кивнул: он.
– Сегодня у нас наконец-то появился свидетель по этому делу. Не буду называть его имени, скажу лишь о том, что он поведал. А поведал он о том, что шестнадцать лет назад человек по фамилии Романов, которого наш свидетель буквально за два дня до этого видел во дворце культуры, где тот читал со сцены свои стихи, на его глазах убил девочку. И не просто убил, а при этом еще и издевался над ней!
– Ужас! – всплеснула руками Анечка.
Коновалов согласился: действительно ужас.
– Вы не поверите, но даже у меня – человека, без малого двадцать лет прослужившего в органах, кровь застывала в жилах, когда я слушал подробности этого дела! Честное слово! И что он с ней только не вытворял, изверг! Я бы вам пересказал, да, боюсь, валерианки на всех не хватит.
Романов приподнял голову и внимательно посмотрел на Коновалова. Что означал этот взгляд: недовольство тем, что его назвали извергом, или растерянность, вызванная разоблачением, я не понял – было не до этого. Мне в этот момент показалось, будто где-то в желудке зашевелилась непрожеванная пища, грозясь выйти наружу и залить вонючей жижей город, в котором взрослые дяди мучают молоденьких девушек.
Я встал. Пересел на другое место, подальше от Романова, и облегченно вздохнул – на другом месте дышалось значительно легче.
– Я же говорила: Витя не виновен! – воскликнула бабушка. – Только чего же это ваш свидетель так долго молчал?
– Боялся! – ответил Коновалов. – Увидел, на какую жестокость способен Романов, и испугался, трус!
Рыльский посмотрел на Романова так, словно хотел из тысячи уязвимых мест его тела выбрать наиболее уязвимое, и сказал, что таких, как он, надо без суда и следствия вешать на первом фонарном столбе.
– А не так, как у нас это делается! Разведут, понимаешь, антимонию! Адвокатов начнут приглашать, защитников, экспертизы устраивать! А он пересидит в дурдоме, нервишки подлечит и выйдет на волю стихи писать про высокие чувства к женщине! Бывало уже! – махнул рукой в сторону Коновалова. – Знаем, не маленькие!
Коновалов спорить не стал. Более того, он сказал, что ни адвокатов, ни защитников, ни даже самого суда у Романова не будет.
– Как это суда не будет? – опешил Рыльский.
– А вот так! Прошло шестнадцать лет. И по закону мы не можем привлечь его к ответственности за убийство.
– А… а… а для чего же вы его тогда арестовали? – спросила бабушка.
– Кто его арестовал? – удивился Коновалов. – Я? Извините, я его не арестовывал! Я просто сказал, что он поедет к нам в гости!
– Зачем?
– Я же говорю, у меня есть коллеги, которым не терпится задать ему несколько вопросов по этому делу. Без протокола.
Бабушка возмутилась.
– Что значит «без протокола»? – спросила она. – Вы его отпускаете?
– Да как вы не поймете! – потерял терпение Коновалов. – Я его не отпускаю! Отпустить можно того, кто арестован! А Романов свободный человек! Он может прямо сейчас отправиться домой, а может, если захочет, остаться в Мыскино. Может согласиться на мое предложение побывать у нас в гостях, а может и не согласиться!.. Правда, если он не согласится, мне придется арестовать его до выяснения личности. Или за что-нибудь другое. Например, за то, что он украл у вас чайную ложечку. Или вилочку. У вас ведь, Екатерина Николаевна, пропала чайная ложечка, я правильно говорю?
Бабушка помолчала какое-то время, словно на самом деле по памяти пересчитывала худобинскую посуду, потом сказала: «Да пошли вы!» – и, швырнув салфетку на стол, первой встала из-за стола.
Мне было плохо. Весь оставшийся вечер я с болью в сердце и тошнотой в желудке сидел на заднем крыльце дома и думал о том, что нет ничего тяжелее чувств бессилья и несправедливости. Когда ты точно знаешь, что этот человек убил девочку, и все знают, что этот человек убил девочку, но ни милиция, ни ты сам ничего не в состоянии сделать. Будь ты хоть трижды выбранным губернатором.
«Хотя трижды выбранный губернатор, наверное, смог бы, – немного поразмыслив, возразил я себе. – Он бы только мигнул раз – и Коновалов сразу нашел бы в кармане Романова украденную ложечку. Мигнул во второй раз – и прокурор передал бы дело об украденной ложечке в суд. Моргнул в третий – и суд приговорил бы Романова к пятнадцати годам лишения свободы с конфискацией имущества. Или к чему-нибудь другому, без конфискации, но, как бы там ни было, приговорил. А тут…»
А тут у нас на дворе, понимаешь, разгул власти закона, и как следствие – полная безнадёга.
Не спалось. Ворочаясь с боку на бок, я перебирал в памяти события прошедших дней и думал, думал, думал… Полночи мне не давала покоя одна и та же мысль: если Романов убил девочку, значит ли это то, что он мог убить Худобиных? Вроде бы да. Но как тогда быть с убийством Виолетты? Ее-то повесить он никак не мог! И если Виолетту повесил кто-то другой, не Романов, то кто? Рыльский? Бабушка? Анечка? А тут еще шпингалет кому-то понадобилось ломать. Зачем?
Поняв, что без снотворного не уснуть, я решил пойти в зал – выпить стакан коньяка. Оделся и, стараясь не разбудить бабушку, осторожно вышел за дверь. Проходя мимо комнаты, в которой спал Романов, остановился, заметив пробивающийся из-под порога луч света.
«Интересно, как же все-таки эти маньяки похожи друг на друга, – подумал я. – Скромные, вежливые, ничем не примечательные, серые, как домовые мыши… Аж блевать хочется!»
Я приоткрыл дверь. Романов лежал на высокой кровати и читал Чехова.
«Вот еще одна отличительная особенность маньяков. Нет среди них откровенных дебилов. Все куда-то поступали, где-то учились, что-то заканчивали. А некоторые из них, наверное, самые изощренные, даже стихи пробовали писать».
Увлекшись своими мыслями, я не заметил, как вошел в комнату.
Романов поднял голову и увидел меня.
– Что вы здесь делаете? – широко раскрыв глаза, удивленно спросил он. – Что вам надо?
Хотел ему сказать, что от него, душегуба, мне надо только одно: чтобы он, душегуб, не мешал жить и взрослеть детям, как из-за кровати с пистолетом в руках выскочил Коновалов. Увидев меня, он, так же, как Романов, широко раскрыл глаза и, поперхнувшись на первом слове, спросил, что я здесь делаю. Приказал:
– А ну-ка подыми руки!
Обыскав меня, Коновалов спрятал пистолет за пояс.
– Слушай! – обратился ко мне. – Что у тебя за дурацкая манера ходить там, где не надо?
– А где вы хотели, чтобы я ходил? – обиделся я. – По этапу? Я, между прочим, в отличие от вас, гражданин начальник, живу в свободной стране и поэтому ходить буду там, где хочу! И вы мне, пожалуйста, не указывайте! Ладно?
– Но! Но! – повысил голос Коновалов. – Развыступался тут, бабушкин сынок! А ну, пошел вон отсюда!
– Опять вы указываете мне, где ходить, да? Я же просил!
– Тихо вы! – зашипел Романов. – Кажется, идет! Прячьтесь!
– Кто идет? – не понял я.
– Убийца идет! Давай, падай быстрее! – Коновалов положил мне ладонь на макушку и придавил вниз.
Так я оказался за кроватью. Упав на живот, прижался щекой к половику и уткнулся носом в нос романовского тапочка.
«Они ждут, что к ним придет убийца! – догадался я. – Но в связи с чем они решили, что убийца придет именно к ним и именно в эту ночь? И кто убийца? Рыльский? Бабушка? Анечка?»
Приподняв голову, я посмотрел на лежащего рядом Коновалова. Коновалов приложил указательный палец к губам и закрыл глаза, всем своим видом призывая лежать тихо.
«Неужели это бабушка? Или все-таки Рыльский?»
Отодвинув в сторону тапочек, я снова уткнулся лицом в половик.
Вот, услышал я, мимо дома проехала машина и ей вдогонку пролаяла собака, вот Романов, видимо, стараясь вести себя как можно естественнее, перевернул страницу, вот где-то в конце коридора скрипнула половица, потом еще одна и вот послышалось чье-то тихое дыхание.
«Бабушка? Анечка? Рыльский? Только бы не бабушка! Только бы не она!»