Тварь визжит от боли, как только мне удается через ребра ударить ее током. Падаю… Ступеньки гремят подо мной, пока я не ударяюсь лбом об уцелевшую створку ворот. В висках звенит, мрак пробирается в глаза. Пытаюсь встать, чувствуя, как искрит левое плечо, а локти дрожат от напряжения. На несколько секунд замирает механическое сердце. И бьется снова. Только слабее, гораздо слабее.
Я должен подняться. Сейчас! Быстрее! Иначе не поднимусь уже никогда. Моя смерть будет не менее мучительна, чем человеческая. Не знаю почему, но я в этом уверен…
Тяжелые шаги останавливаются рядом, и шипованная подошва упирается мне в спину, прямо по центру позвоночника. Чувствую, как он прогибается внутрь. Нервные центры не выдерживают, боль взрывается во всем туловище и жгучим импульсом ударяет в мозг.
Все тише и тише звучит довольный рев противника…
***
- Я разрежу тебя здесь, здесь и здесь, - тонкий, разбухший в суставах, палец мага поочередно тыкает меня в лоб, грудь и живот, - как тебе такая перспектива?
Молча смотрю в потолок и слушаю гудение каких-то приборов. Больше мне, прикованному ремнями к операционному столу, делать нечего. Старик наклоняется, скудные седые пряди касаются моих щек. Неестественно налитые красным глаза, пристально смотрят, не моргая. Чувствую вонь прущую сквозь его кривую ухмылку:
- Ну, чего молчишь? У меня здесь редко гости бывают. Последний пару лет назад мимо проходил, его мозг вон в той склянке на шкафчике. Наверно, до сих пор жалеет, что не захотел потешить старого человека беседой.
Действительно, на шкафчике у правой стенки лаборатории, среди прочих колб и реторт со всякой гадостью, блестит гранями сосуд с комком извилин в мутной жидкости. Но большего внимания заслуживает уже знакомый телохранитель мага, заслоняющий половину шкафа. Яркий свет шара, подвешенного цепями к потолку, позволяет рассмотреть верзилу более подробно. Да, он неслабо погостил в потайных лабораториях Аненербе. Непропорционально вздутые мускулы растягивают на нем полосатую форму узника концлагеря. Серая кожа с черными прожилками выдает продолжительную консервацию в растворе. Судя по моей более-менее здоровой светлой шкуре – я подобной участи избежал. Шеи у этого индивида и вправду нет, подбородок, сросшийся с грудью. Лицо – карикатура на человеческое. Злая карикатура. Во всем, кроме пасти, больше напоминающей кривой продолговатый нарыв.
- Красавец! Правда? – замечает маг направление моего взгляда. - Как и ты, раньше был человеком. Только он относится к более ранним экспериментам, более дерзким и свободным творчески. Мало того, я его… усовершенствовал. Его зовут Гюнтер. А у тебя, кукла, есть имя? Во всяком случае, раньше наверняка было…
Смотрю в потолок – шестиугольный, с рельефными демоническими рунами. Маг старательно изображает разочарование в голосе:
- Ну, что потом прикажешь написать на банке с твоими потрохами?
Отворачиваюсь и любуюсь, как Гюнтер озадаченно щупает заново пришитую ладонь. Колдун картинно вздыхает:
- Я бы давно рассортировал тебя. Отдельно железяки, отдельно органику. Если бы не одно «но»… Откуда ты взялся? Вопрос интересный. Аненербе исчезло двенадцать лет назад, я лично видел падение замка Вевельсбург, ее штаб-квартиры. Спаслись лишь некоторые свободные искатели, вроде меня…
«Отступники, - мысленно поправляю я мага, - ренегаты».
- В любом случае, - продолжает он, - я давно ни с кем не связывался. Возможно, моя башня – последнее, что осталось от Аненербе, а может, и от всего Вермахта. Если даже где-то есть еще какие-то силы, на связь они не выходят. Да и плевать я хотел… Меня и так все устраивает. Я все-таки маг, для меня важнее не война, а наука. Потому-то и ушел тогда… А нынешняя обстановка вокруг прекрасно способствует моим гениальным опытам! Я уже даже стал подзабывать о былых битвах, и тут на тебе! Некий не живой, но и не мертвый зольдат приперся за моей головой! Да еще с гербом Аненербе на лысом затылке!
Про герб не знал, затылком своим никогда не любовался. А вот лысина – дело понятное, у таких как я волосы не растут. Нигде. У Гюнтера вон, тоже долбешка гладкая. В остальном слова чародея меня интересуют мало. Убить я его пришел, а не слушать. Не будь кандалов, давно вырвал бы ему позвоночник, и никакой громила Гюнтер не помешал бы. Чувствую, я вполне еще боеспособен, некоторые раны почти затянулись, повреждения уже не так критичны.
Старик, шурша черным балахоном, отходит в угол и устало опускается в кресло. Теперь четко видны его эсэсовские знаки отличия на воротнике, плечах и груди.
- Мне надоело, - говорит он, - ты скажешь, наконец, хоть слово?!