Он ходил в лицей, пересекая Семеновскую площадь, по бульвару и набережной, а в ненастную погоду добирался до Ильинской площади улицами, где меньше грязи. Здесь, в доме губернского правления, помещался и газетный отдел с типографией. Начальник типографии, корректор, тринадцать писцов и четыре наборщика — вот и весь издательский штат.
Ушинский знал, что газета и особенно ее неофициальная часть находятся в ведении самого генерал-губернатора. Поэтому о® явился прямо в приемную. Навстречу поднялся правитель канцелярии Селоцкий, бывший лицеист. Выслушав Ушинского, он лвэсоветговал поговорить сначала с вице-губернатором Донауровым.
Иван Михайлович Донауро® слыл в Ярославле человеком толковым и порядочным. Поэт Доводчиков, осмеяв в своей поэме всех высших чиновников города, одному вице-губернатору дал положительную характеристику.
Донауров обрадовался возможности оживить газету и пообещал доложить о предложении Константина Дмитриевича начальнику губернии. Через некоторое время состоялась встреча молодого преподавателя Демидовского лицея с вершителем всех здешних дел, гражданским и военным губернатором, генерал-майором свиты его величества Алексеем Петровичем Бутурлиным.
Громоздясь тучной фигурой над массивным столом, Бутурлин встретил Ушинского угрюмо-настороженным, подозрительным взглядом. Он не был расположен разговаривать долго и лишь выразил надежду на то, что господин профессор проявит в деле, им задуманном, должное рвение. Когда после короткой аудиенции Селецкий и Донауров прощались с Ушинским, они поздравили его с возможностью хоть с завтрашнего дня приступить к работе. Но смешанные чувства испытывал Константин Дмитриевич, возвращаясь домой. С одной стороны, его радовало, что он добился своего, а с другой… Уж очень гнетущее впечатление произвел разговор с Бутурлиным.
В Ярославле этот представитель старинной боярской фамилии появился не так давно. Но слухи о нем уже ходили нехорошие. В остроумной поэме Доводчикова ему были посвящены строки:
«Личные заслуги» перед русским престолом Бутурлин имел немалые — 14 декабря 1825 года, в день восстания декабристов, он находился на Дворцовой площади в войсках гвардейского корпуса, собранных по высочайшему повелению против офицеров-«бунтовщиков». Уже 15 декабря он в числе прочих получил за это высочайшую признательность в приказе. В 1829 году его производят во флигель-адъютанты при особе его величества, а в 1831-м он участвует в походе против мятежных поляков, потом подавляет крестьянские возмущения в Лифляндской и Тамбовской губерниях, а за два года до назначения губернатором получает еще одну монаршую благодарность «за принятие мер к усмирению вышедших из повиновения крестьян» на Ярославщине. Под стать ему были его братья — жестокие крепостники, особенно старший, занимавший в Петербурге высокий государственный пост.
Мрачная фигура генерал-губернатора, нависшая не только над канцелярским столом, а над всей губернией, маячила перед ярославцами как символ николаевской реакции.
5 марта 1848 года жители Ярославля, читающие «Губернские ведомости», были приятно поражены: десятый номер вышел в небывалом объеме — на 16 страницах. Для частных объявлений не хватило места, они были передвинуты в официальную часть, вся же неофициальная оказалась заполненной статьями, дающими любопытные сведения: об уставе пароходного общества, о пароходе без пара, о доме призрения бедных граждан в Вологде и об исторических фактах, связанных с местным краем. В самом конце печатались метеорологические наблюдения, произведенные в Ярославле за истекшую неделю.
Делать газету было нелегко — Ушинский искал авторов среди любителей-краеведов, привлекал и друзей — Татаринова, Калиновского, но большинство материалов пришлось готовить самому; иногда он подписывал их буквой Р — редактор.
Самую первую свою статью он посвятил Волге. Это торжественная песня о красоте и мощи великой русской реки, о ее значении в истории нашего народа.
Пишет Ушинский на самые разные темы. Чтобы рассказать о ростовской ярмарке, он едет в Ростов Великий. На обратном пути наблюдает лунное затмение — описывает и его. А потом и другие природные явления — раннюю жару, грозу в мае, разлив Волги.
Обновленные, отмеченные живостью изложения, «Ведомости» сразу привлекли читающую публику.
«Вот это прекрасно, интересно!» — радовались вместе с Ушинским его друзья, просматривая один за другим новые номера «Ведомостей».
Но совсем противоположное мнение складывалось у ярославского генерал-губернатора.
«Что это такое? — в гневе совал он под нос Донаурову номер «Ведомостей», в котором была напечатана статья Ушинского «Волга». — Я вас спрашиваю, как вы это допустили?»
Ушинский писал о хищническом истреблении лесов и указывал, что правительство обязано вмешиваться в распоряжение частными лесами. Казалось бы, самое невинное и справедливое пожелание! Но Бутурлин по-настоящему разъярился. Как? Какой-то мальчишка смеет указывать правительству, как ему следует поступать?
Генерал-майору свиты его величества, верному сберегателю российского престола, лучше других было известно, какие наступают времена. На Западе — смута. 25 февраля 1848 года в Париже свергли короля Людовика-Филиппа Орлеанского. Там провозглашена республика. Мятеж, вспыхнувший во Франции, отозвался в Австрии и Пруссии. 14 марта монарх всероссийский Николай объявил своим подданным о бунте в Западной Европе особым манифестом: «Теперь, не зная более пределов, дерзость угрожает в безумии своем и нашей богом вверенной России». Страх перед революционными идеями Запада толкал русское самодержавие на крайние меры. Через пять дней после высочайшего манифеста министр просвещения Уваров разослал по своему ведомству секретный циркуляр. Из него ярославский губернатор извлек неукоснительное предписание: «Чтобы пагубные мудрования преступных нововведений не могли проникнуть… усугубить надзор!» А родной брат Бутурлина — Дмитрий Петрович, ставший в Петербурге председателем особого, негласного цензурного комитета, извещал о мерах, принимаемых правительством по усилению цензуры над всей печатью в стране. «Не допускать в печать рассуждений о потребностях и средствах к улучшению какой-либо отрасли государственного хозяйства империи».
И Ушинский был незамедлительно предупрежден.
В ту пору навестил его проездом из Москвы в Щелыково университетский товарищ Александр Островский. Разыскал на Стрелецкой улице близ ароматной кондитерской домик, в котором жил Ушинский. Дружески толковали они о разном побольше часу. Островский привез кучу столичных новостей. Прослышав о том, что Константин взялся за здешние «Губернские ведомости», заметил: их однокашник по университету поэт Полонский, который сейчас в Тифлисе, тоже помощник редактора «Закавказского вестника», а завершивший университет следом за Ушинским Афанасьев — собиратель сказок, делает неофициальную часть губернских ведомостей в Воронеже, профессор истории Костомаров — в Саратове, Герцен же, высланный во Владимир еще десять лет назад, готовил там «Владимирские ведомости». Чем объяснить столь очевидную тягу образованных людей улучшать газетные страницы? Неужто одним их личным интересом? А не вернее ли считать, что это поветрие закономерно для русского общества? Неуклонно движется нация по пути прогресса, вот и притягиваются лучшие силы ее к делу народного просвещения. Конечно, трудно творить важное дело вопреки невежеству властителей — как местных, так и всероссийских. Но надо упорно стоять на своем.
Ушинский решил не отступать от задуманного плана.
Только все оборвалось разом.
21 мая он поместил статью в «Ведомостях» о ремесленных учениках. Он взял ее из «Санкт-Петербургской газеты». Там был опубликован рассказ «Петербург». Автор его, профессор Посрошин, рисовал впечатляющую картину тяжелой жизни «целого класса петербургского населения, класса ремесленных учеников».. Ушинский из огромного потока статей в столичных газетах выбрал именно эту статью Порошина потому, что для ярославских читателей она была по просто любопытной справкой о каких-то петербургских учениках. Многие крепостные мальчики из Ярославской губернии отдавались в обучение в столицу. Да и в самом Ярославле немало подростков находилось в таком же бедственном положении… В публикации Ушинского картина их прозябания получилась особенно устрашающей: «С утра до вечера из году в год сидят, сидят, не разогнутся… Между ними свирепствует чахотка и золотуха, хватая за грудь, наливая глаза кровью, производя опухоль желез, течь из ушей— Так размножаются пролетарии».