Выбрать главу

— Поздравляю, Константин Дмитриевич, — обрадовался профессор Редкий, прочитав эту статью. — Вот вы и влились в нашу педагогическую дружину. Вам и карты в руки — создайте педагогическую литературу!

Сообща мечтали они о специальном печатном органе и уговаривали учителя Чумикова выпускать «Журнал для воспитания». Такой журнал начал выходить в Петербурге с 1857 года, и в первом же его номере Ушинский опубликовал свою статью. А затем вторую, третью, пятую! Его имя приобретало известность — не только среди учителей, но и во всем образованном мире России. И когда в Петербурге по инициативе профессора Редкина было создано Педагогическое общество, одним из первых, ведущих его членов оказался Константин Дмитриевич Ушинский.

«Мы плохо учим! Плохо учим!» — эта мысль продолжала угнетать постоянно, назойливо.

И он упорно экспериментировал в классах, улучшая методы преподавания. И садился за письменный стол, чтобы набросать план детской книжки.

«Нужна особая книга, — объяснял он друзьям. — Такая книга, чтобы десятилетний ученик мог, читая ее, рассказывать содержание, а учитель сопровождать чтение толкованием, доступным для ребенка».

Какое же содержание вложить в эту книгу? Факты древней истории? Описание путешествий? Произведения искусства? Нет! Прежде всего факты окружающей жизни! Все, что ребенку близко и знакомо.

«Не с курьезами и диковинками науки надо знакомить ученика, а приучать находить занимательное в том, что его окружает. Детский мир. Да, вот и название для моей книги».

Он начинает писать книгу «Детский мир».

В соседней комнате — визг, смех, возня. Прибавилось семейство — растут еще две девочки: Вера и Надюша. А Павлу уже шестой год. Присматриваясь к детям, особенно к старшему сыну, любознательному смышленому мальчику, Константин Дмитриевич в их поведении тоже искал ответы на свои вопросы. И тоже экспериментировал, проверял: то прочитает рассказ про железо-магнит, а потом выясняет, что в нем малышам не ясно, то сочинит сказочку про слепую лошадь и заинтересуется, почему ее жалко?

Донесся голос жены — она разговаривала с младшей дочерью. Но как? Умилительная интонация — сплошное «сю-сю». Константин Дмитриевич вышел из кабинета.

— Перестань лепетать с ней как с маленькой.

— Но она и есть маленькая, — возразила Надежда Семеновна.

— Детский лепет занимателен для нас с тобой, — сказал Константин Дмитриевич, — детей же следует приобщать к нормальному, человеческому языку.

Он вернулся к столу, невольно подумав: ведь и книгу следует писать так же — простым языком, избегая непонятных слов, но отнюдь не подделываясь под ребячий способ выражения.

Он просидел над рукописью опять до глубокой ночи — работал, не жалея себя, будто предчувствуя, что мало времени отпущено на творческие замыслы.

35 лет… А сколько впереди?

Ведь главное-то дело жизни едва начато!

VII

Живописная Гатчина была местом для развлечений царя и его семьи. Зимой и летом наезжал сюда двор со всем многолюдьем пышной свиты — фрейлинами, статс-дамами, гостями и прислугой, министрами и комедиантами. Роскошный дворец оживлялся огнями и музыкой. Дорожки Гатчинского парка загромождались фаэтонами и кабриолетами. Верховой ездой увлекались дамы. Охотились члены царской фамилии. В просторном зале замка — Арсенале — разыгрывались представления, не умолкал орган; были тут и катальные горы, и бильярд. Тут завтракали и обедали. «Гатчина кутит напропалую, — сообщал Ушинский в одном; из писем, — каждый день вечера и балы, даже до тошноты».

По давно заведенной традиции правящая императрица покровительствовала учебным заведениям. Посетила Гатчинский институт и жена всероссийского самодержца Мария Александровна. Приобретающий славу инспектор классов — по возрасту ей ровесник — вызвал у государыни любопытство… Занятия Ушинского в институте возбудили в ней и деловой интерес — ей хотелось услышать от входящего в славу умного педагога практические советы: как лучше воспитывать наследника русского престола? Совершая прогулку по Гатчинскому парку, она приглашала для беседы Ушинского. Неторопливо двигаясь по аллеям, внимательно слушала она его наставления, изучающе посматривая большими, слегка навыкате, светлыми глазами. На лице ее не было видно признаков оживления или душевных порывов, но доброжелательная ровность обращения заставила Ушинского поверить, что увлеченность, с какой он излагал свои взгляды, не пропадет даром. Он смело выкладывал перед императрицей все, что думал о воспитании характера будущего правителя Российского государства.

— Слова «неограниченная монархия» вовсе не означают, что неограниченный монарх может делать, что ему угодно… Закон обязателен для него точно так же, как и для подданных.

Константин Дмитриевич закрепит потом эти высказывания в письмах о воспитании наследника, которые императрица попросит его написать. Он напишет их не как смиренный придворный, а как мужественный гражданин. «Нужно, чтобы будущий государь сочувствовал всевозрастающим требованиям улучшений. Заставить их умолкнуть на время, конечно, можно, но это значит гноить государство и народ».

Скоро, очень скоро Ушинский поймет, что тщетны любые усилия воздействовать на волю самодержца, дабы он правил во благо народа!

А чем же привлекла императрицу его горячая проповедь? Нашла ли коронованная собеседница в его идеях что-то и вправду для себя соблазнительное? Или просто, разгуливая по Гатчинскому парку, решила она продемонстрировать участливое отношение к подданному?.. Во всяком случае, она выразила желание, чтобы Ушинский не только писал письма о воспитании наследника, но и проявил свои способности на более широкой арене педагогической деятельности.

В 1858 году освободилось место в Смольном институте благородных девиц — скончался много лет проработавший там старый инспектор классов. Возник вопрос, кем его заменить. И вот императрица объявила свою высочайшую волю: Ушинский стал инспектором самого привилегированного в России женского учебного заведения.

Смольный институт, именуемый в просторечии Смольным монастырем, подавлял своей неприступностью. Обширная его территория, занятая разного рода строениями, была огорожена глухими и высокими, поистине монастырскими стенами. Величественно, сурово выглядело и главное здание. Важный швейцар в красной ливрее встречал у входа, будто символ непоколебимых здешних устоев. А устои были с вековой традицией. Учреждая в 1764 году это заведение, императрица Екатерина Вторая уже тогда совершенно четко определила его цель: благородные девицы должны воспитываться как будущие «дворянские матери» основательными правилами так, чтобы из века в век «улучшалась порода дворян».

Что же это были за «основательные правила»?

При легком запасе познаний воспитанницы обретали умение вести себя в светском обществе и при случае могли исполнить песенку, прочитать стишки или грациозно потанцевать. За двадцать лет до Ушинского один из преподавателей института писал о подобных заведениях в России, что в них «вообще слишком много жертвовалось для блеска». «Они как бы составляли часть двора, и потому в них все главным образом обращено на внешность».

Мертвящей холодностью повеяло на Константина Дмитриевича от пустынных коридоров, классов и приемной залы, увешанной портретами царской фамилии. Откуда-то издалека доносились отрывистые женские голоса: «По парам! Вперед! Не разговаривайте! Что за смех?» Это командовали классные дамы. И гулко прозвенел колокол, возвещая об окончании уроков. Строем водили здесь воспитанниц и в классы, и в столовую, и в спальни-дортуары. Цепочкой — затылок в затылок — проследовали и сейчас девицы в голубых платьях: маленькие ростом впереди, повыше — сзади. Их сопровождала худая высокая классная дама надменного вида. Девицы прошествовали за ней, склонив головы, глядя под ноги, правда, некоторые из них все-таки стрельнули озорно глазами на постороннего. Голубые — это средний класс. Младшие тут наряжены в платья коричневого цвета — «кофейные». Старшие— «белые». Семьсот воспитанниц, оторванные от семьи на девять лет, разделены на три класса — в каждом из них они пребывают по три года.