Как же могла она относиться к Ушинскому?
Появление его в институте от нее не зависело. Он был рекомендован императрицей. Поэтому волей-неволей верноподданнейшая начальница была вынуждена не только принять его, но и во всеуслышание выразить на первых порах свое удовлетворение тем, что Общество благородных девиц пополняется выдающимися педагогами: перворазрядному заведению России пристало иметь отменных учителей! В душе же она относилась к новому инспектору классов с еле сдерживаемой неприязнью.
— Что же такое получается, господин Ушинский? — спросила она, увидев его в дверях своего просторного, обставленного громоздкой мебелью кабинета. — Уже четырнадцать учителей покидают наш пансион. Ваши требования к ним, по-видимому, чрезмерно велики?
— Отнюдь, — ответил Ушинский. — Мои требования к ним элементарно разумны. Просто эти господа не соответствуют высокому званию учителей.
— Но я слышала, вам не нравятся и наши классные дамы. Между тем они неукоснительно следят за порядком.
— Если говорить откровенно, ваше превосходительство, мне не нравятся как раз те порядки, за которыми следят классные дамы. Ну, разве не дико, что в классах ученицам запрещается разговаривать с мужчинами-учителями?
— Девушкам из высшего света неприлично обращаться с вопросами к мужчине.
— Даже если надобно спросить об уроке?
— Для этого извольте — через классную даму!
— Нет, — возразил Ушинский. — Так больше не будет. Беседы учениц с учителями вы разрешите. И отмените воистину неприличное правило — сидеть девицам на уроках декольтированными. И еще — запретите классным дамам совать нос в личную переписку учениц с родными. Полагаю, все эти требования в духе тех преобразований, которые угодны лицам, с коими был оговорен мой приход в ваше заведение?
Леонтьева улыбнулась, но улыбка ее походила на гримасу человека, проглотившего горькое. Горькой пилюлей для нее и было напоминание о высочайшей воле лиц, навязавших пансиону благородных девиц такого шального инспектора. Начальнице наверняка казалось, что царствующие особы сами не ведали, что творят, позволив ломать традиции Смольного этому выскочке-плебею…
— Меня пригласили сюда, — продолжал Ушинский спокойно, — чтобы, насколько это в моих силах, я помог ввести необходимые улучшения в учебный процесс. А посему соблаговолите ознакомиться — вот мой проект преобразований. Я только что закончил его составление.
Леонтьева взяла из рук Константина Дмитриевича папку с исписанными листками. Приставив к глазам пенсне, она долго разглядывала каждую строчку. Для нее не были новостью главные статьи этого проекта — с вышестоящими властителями было оговорено, что девицы в пансионе будут отныне находиться не девять лет, а семь, и размещаться будут тоже не в трех классах, а в семи — семь одногодичных классов, как в гимназиях. Переход же из одного в другой будет совершаться после экзаменов, в строгом соответствии с усвоенными знаниями. Новостью для себя начальница посчитала предложение Ушинского ввести в младших классах по пять уроков русского языка в неделю.
— Как? — удивилась она. — Столь много? Ну, понимаю — изучать французский язык, а свой-то, отечественный, они и так разумеют!
— От сего заблуждения и проистекает наше национальное невежество, — сказал Ушинский. — Отечественный язык есть единственное орудие, посредством которого мы усваиваем идеи и знания.
— Знания! Не поэтому ли вы вводите и естественные науки? Для девиц? Законы природы?
— Человек должен быть всесторонне развит.
— Послушайте, господин Ушинский! Чего вы добиваетесь? Хотите перевернуть вверх дном наш пансион?
— Нет, ваше превосходительство. Я забочусь о преобразовании не только этого пансиона. Хочу, чтобы женщины России получали полное образование, имея высокую цель: проводить в жизнь народа результаты науки, искусства и поэзии.
— Помилуйте! — с искренним возмущением воскликнула Леонтьева. — Да образование добрых жен и полезных матерей семейств — вот главная цель сих заведений. Так означено еще указом великой Екатерины Алексеевны при учреждении нашего Общества благородных девиц.
— Тому делу сто лет давности, — возразил Ушинский. — А ныне времена изменились. Ныне Россия требует, чтобы воспитание женщин, кроме индивидуального и семейного значения, имело еще значение в народной жизни — через женщину должны входить в народную жизнь успехи науки и цивилизации.
Леонтьева помолчала и бросила папку на стол. Она сделала это с таким раздражением, что Ушинский невольно улыбнулся. Да, по-разному понимают они цели и задачи женского просвещения! И никогда не столковаться им по-доброму. Лишь необходимость передать проект инспектора на высочайшее утверждение заставила госпожу начальницу более не спорить. А была бы на то ее воля, уничтожила бы она сейчас все эти его листки с превеликой радостью.
— С вашего позволения, я приступаю к поискам новых преподавателей, — сказал Константин Дмитриевич.
— Ищите и обрящете, — буркнула начальница.
Константин Дмитриевич снова улыбнулся. Евангельский текст позволял ответить с вызовом. И, уже стоя на пороге, он воскликнул задорно:
— Дабы не было много званых, но мало избранных?
Леонтьева взглянула хмуро, исподлобья и ничего не ответила.
В тот же день он поехал в Таврическую бесплатную школу. Несколько дней назад ему сообщили, что там собрались хорошие молодые учителя, поставившие перед собой цель — готовить учительниц для народных школ. Константин Дмитриевич посетил уроки математики инженера Косинского, уроки литературы знатока древней письменности Ореста Федоровича Миллера и уроки истории офицера Михаила Ивановича Семевского, а потом пригласил всех троих преподавать в Смольном. Из первой гражданской гимназии он взял молодого словесника Василия Ивановича Водовозова, из Николаевского института географов Лядова и Павловского. Уговорил перейти в Смольный и своего гатчинского друга Якова Павловича Пугачевского. Пугачевский явился на первый урок ботаники в физический кабинет в сопровождении служителя Антипа, несшего большую корзину с цветами и травами из Гатчины. Это сразу внесло живую струю в отношения между новым учителем и воспитанницами — они начали разглядывать цветы, отличать мхи от трав, узнали, какие еще есть простейшие растения, и услышали чуть ли не впервые в жизни о разумной связи всего живого на земле. Они поняли, что так учиться и легче и понятнее, и с нетерпением ждали каждого нового урока Пугачевского.
Увлекательно начались занятия и по другим предметам. Воспитанницы приобретали вкус к знаниям.
По Петербургу пронесся слух о новых методах преподавания в Смольном институте. Многие отличные педагоги, прослышав о том, как интересно поставлена туг учебная работа, теперь сами шли к Ушинскому.
Однажды ранним воскресным утром прямо на квартиру к Константину Дмитриевичу явился молодой человек. Константин Дмитриевич вышел в халате — хмурый и бледный — болезнь напоминала о себе постоянно. Пришедший же, веселый и розовощекий, показался ему излишне бойким и самоуверенным.
— Я Семенов Дмитрий Дмитриевич, — представился он. — Преподаватель географии в первой гимназии и Мариинском училище. Читал ваши статьи, они мне очень нравятся. Разделяю ваши педагогические взгляды и хотел бы получить у вас работу. Хоть несколько уроков по географии.
— Извините, — ответил Константин Дмитриевич суховато, — но я принимаю в институт только учителей, лично мне известных. Притом я требую, кроме основательных знаний, непременно педагогического таланта. И наконец, я решаюсь пригласить учителя лишь по прослушивании по крайней мере десяти уроков.
— На последнее согласен, — поспешно ответил Семенов, — а чтобы вы ознакомились с моими педагогическими взглядами, вот… извольте просмотреть кое-что из моих письменных трудов. — И он протянул сверток.
Константин Дмитриевич взял его бумаги с неохотой. Когда же вечером, на досуге, он развернул их, то обнаружил весьма интересную программу гимназического курса географии, подробный конспект уроков и даже статью о преподавании географии по идеям Риттера. Все это убеждало, что утренний визитер действительно талантливый педагог. Константин Дмитриевич, не откладывая дела, дал телеграмму: «Приезжайте ко мне немедленно».