Он встретил Семенова уже иначе, извинился за первый сухой прием и сказал:
— Приглашаю вас, но не учителем географии, на этот предмет у меня есть прекрасные преподаватели, а учителем русского языка и предметных уроков в двух низших классах.
Семенов согласился. А вскоре появился в Смольном и Лев Николаевич Модзалевский — преподаватель отечественной словесности. Спустя несколько лет русские школьники будут с увлечением заучивать его стихотворения, написанные по просьбе Ушинского для книги «Родное слово»: «А, попалась птичка, стой!», «Дети, в школу собирайтесь» и многие другие.
Модзалевский, Семенов, Семевский, Водовозов, Миллер да и почти все молодые учителя, собранные Ушинским, сделались его верными друзьями, деловое общение с ними приносило Константину Дмитриевичу и радость и пользу.
Серьезные занятия в институте давно начались, а желанного утверждения проекта еще не было. И злорадно усмехались классные дамы. Присмиревшие на первых порах, они провожали теперь инспектора ехидными взглядами: мол, скоро кончится затеянная смута!
Ушинский нервничал.
Однажды в Смольный прибыл главноуправляющий учреждениями ведомства императрицы принц Ольденбургский — сын сестры Николая Первого, двоюродный брат царствующего самодержца Александра Второго. Не молодой, но молодцевато-подтянутый, он браво вышагивал по коридору Смольного, широко расправив плечи, горделиво вскинув голову и холодно поглядывая на все вокруг застывшими выпуклыми глазами.
Константин Дмитриевич подступил к нему с вопросом:
— Когда же, ваше высочество, будет утвержден наш проект?
Ольденбургский остановился, чуть заметно улыбнулся.
— На все надобно время, господин инспектор. Вы задумали столь важное дело, что его требуется обсудить со всех сторон.
— Да я составил проект за три недели, а обсудить его можно в три дня! — запальчиво ответил Ушинский. — Приглашены учителя, готовы программы, а у меня связаны руки.
— Ну, не сердитесь, не сердитесь, горячий и нетерпеливый реформатор, — опять снисходительно улыбнулся высокопоставленный чиновник. — Я велю поспешить.
Однако он не очень-то спешил выполнить свое обещание…
VIII
Под Новый, 1860 год Константин Дмитриевич завершил книгу «Детский мир».
Он сделал ее именно такой, какой видел в своих мечтах, — увлекательным сборником разнообразных рассказов о ребячьей жизни, о живой природе и русской истории. Книга получилась в двух частях. И еще «Хрестоматия» — отрывки из классических произведений. Первая часть — первое знакомство с миром: «Дети в роще». «Дети в училище». «Зима. Весна. Лето. Осень». Глава «О человеке». Она начиналась так: «Я человек, хотя еще и маленький…»
Константин Дмитриевич с уважением относился к каждому ученику. Но, ценя в маленьком человеке его право на собственное достоинство, он требовал от каждого человека глубокого обдумывания любого своего поступка. «Я иногда пошалю, иногда поленюсь, иногда рассержусь, случается, что скажу неправду, но у меня есть желание быть умным, знать много, быть послушным, правдивым, добрым, и я могу сделаться таким, если постараюсь: у меня есть желание и возможность сделаться умнее и добрее».
Видеть людей умными и добрыми — вот чего Константин Дмитриевич хотел, вот для чего он писал свои книги, чему учил учеников. Как и всегда, он проверял свои педагогические теории, воспитывая собственных детей дома и девочек в Смольном. В институте ему помогали его друзья-педагоги. Все они были увлечены идеей Константина Дмитриевича — преподавать любую, пусть даже самую сухую науку увлекательно, наглядно, предметно.
Но Константину Дмитриевичу хотелось передать свои мысли о воспитании всем учителям России. И он продолжал писать педагогические статьи, даже решил издавать педагогический журнал. Явившись к министру просвещения, он сказал, что желает выпускать журнал под названием «Убеждение».
— Главнейшая дорога педагогического воспитания есть убеждение, — объяснил он, — а на убеждение можно действовать только убеждением.
Журнал под таким названием ему издавать не разрешили. Но предложили стать редактором журнала, который выпускало само министерство просвещения.
Константин Дмитриевич взялся за эту работу. Когда-то в Ярославле он задумал оживить сухие, казенные «Губернские ведомости». Теперь ему захотелось превратить пустой и бесхарактерный, малопопулярный среди учителей министерский орган в настоящий педагогический журнал. Со всей энергией, на какую он был способен, не отрываясь, однако, от повседневной инспекторской работы в институте, отдался он редакторской деятельности. Он привлек в редакцию университетского товарища Юлия Рехневского, заказывал статьи Модзалевскому, Семенову, Водовозову, искал авторов и среди других педагогов в России. И очень скоро «Журнал министерства народного просвещения» — сокращенно «ЖМНПр» — стал неузнаваем: вместо малозначительных заметок на всевозможные, подчас весьма далекие от проблем воспитания темы в нем стали публиковаться крупные научные труды по педагогике и психологии. Печатал свои новые произведения и Константин Дмитриевич.
Полтора года он вел эту работу. Но… министерству не понравилось, что журнал стал «чрезмерно научным». Это была придирка. На самом деле министерству не понравилось, что Ушинский выступал на страницах журнала со статьями, в которых «не осуждал вредные тенденции в литературе».
Иначе говоря, от Ушинского потребовали, чтобы он выражал правительственную точку зрения, вступая в полемику с прогрессивными журналами России при обсуждении острых общественных вопросов.
А шли бурные годы середины XIX века — шестидесятый и шестьдесят первый! Предреформенное брожение в России. Подготовка преобразований в русском обществе, связанных с отменой крепостного права. Неумолчный звон герценовского «Колокола» в Европе. Скорбный и гневный голос Некрасова над просторами могучей и нищей, бессильной Руси. Смелые обличения всех язв темного царства самодержавия Чернышевским и Добролюбовым, подхватившим в «Современнике» знамя революционного пафоса неистового Виссариона!
В 1861 году по Петербургу подпольно распространялась небольшая книжица: «Думы К. Ф. Рылеева». Ее издал в Лондоне Огарев. Он включил в нее многие произведения Рылеева — «К временщику», «Свободы гордой вдохновенье», «Гражданин» и другие. И предпослал рылеевским стихам свое стихотворение о декабристе-поэте.
Константин Дмитриевич через друзей раздобыл эту книжицу на короткий срок. Уединившись в своем кабинете, он тщательно выписал мелким угловатым почерком в заветную тетрадку все рылеевские произведения. Вспоминал ли он при этом полудетские волнующие разговоры с гимназическими друзьями о храбрецах с Сенатской площади? Возрождались ли в нем юношеские мечты о подвиге, которому еще не приспело время? Или хотел вслед за Огаревым пламенно провозгласить свою верность памяти казненного героя?
С волнением читал и перечитывал Константин Дмитриевич эти огаревские строчки. И разве мог он, бережно храня тетрадку с рылеевскими стихами, принять министерское предложение: бороться на страницах журнала с антиправительственными настроениями?
Конечно, нет! Он наотрез отказался это сделать.
Ушинский понимал, что отказ его незамедлительно повлечет за собой запрещение быть ему в дальнейшем редактором. Поэтому он попытался еще объяснить свою позицию, «вразумить» министерских деятелей, доказывая, что нельзя бесчестным путем вести журнальное дело: «Если бы мы стали обличать вредные тенденции в тех пли иных журналах, то есть другими словами… печатать доносы на писателей, журналы и цензоров, то мало бы выиграли этим в уважении публики», — писал он в официальной записке и добавлял: «Журнал выдержит свой характер, имея в виду одно благо народа, его истинное нравственное и умственное образование, и общество, наконец, обратится к нему с доверием».