Эндрю взял у брата фляжку и широким шагом направился к карете. Он был зол и на Люсьена, и на судьбу, и на то, что весь Рейвенскомб, не говоря уже о женщине у него на руках, узнал, что у него есть не просто странности, а нечто посерьезнее. Проклятие! Хорошо хоть, что ее данная под давлением обстоятельств клятва выйти за него отвлекла внимание людей от его собственных проблем. Можно поблагодарить ее за это. Однако он, естественно, делать этого не станет. Чем меньше он будет привлекать к себе внимание, тем лучше.
Эндрю усадил Челси на диван, сел рядом, привлек ее к себе и закрыл дверцу.
— Поехали! — приказал он кучеру, постучав по крыше.
— Но его сиятельство?
— К черту его сиятельство! Поехали!
— Куда, милорд?
— Куда угодно. Лишь бы подальше отсюда. И побыстрее.
Карета тронулась с места. В окне мимо Эндрю медленно проплывали любопытные лица зрителей, и он поспешил опустить занавески. Лошади перешли на легкий галоп, и вскоре Рейвенскомб остался позади.
Эндрю обнимал Челси и смотрел вперед. Его губы были плотно сжаты, сердце учащенно стучало, душу переполняли противоречивые чувства, причем отнюдь не приятные. Он велел себе не глядеть на Челси, хотя очень хотелось. Но он не станет этого делать, несмотря на то что его так и подмывает скосить взгляд на ее совершенную грудь, — ведь она об этом никогда не узнает. Не расскажет он ей и о том, что его сжигает желание гладить ее длинные стройные ноги, обтянутые мужскими бриджами, а одна мысль о ее прелестях разжигает в нем страсть и возбуждает плоть.
Эндрю вел тяжелую борьбу с самим собой, но ему не суждено было выйти из нее победителем. В конечном итоге он все же покосился на Челси и обнаружил, что ее огромные серебристо-зеленые глаза смотрят на него.
— Спасибо, — слабым голосом произнесла девушка.
— За что?
— За то, что увезли меня оттуда. — Она закрыла глаза и положила голову ему на плечо. — Я никогда раньше не падала в обморок. Какое унижение — на глазах у сотен людей!
Эндрю промолчал. Он знал, каково это — испытать унижение на глазах у сотен людей.
— Как вы себя чувствуете? — мрачно спросил он.
— Хорошо. Плохо. Не знаю… Все произошло так быстро, у меня до сих пор кружится голова.
— Да, вы не единственная, кто страдает от этого.
Он злился, и Челси считала, что у него есть на это право. Его сильная рука лежала на ее плече. Он смотрел в окно, и взгляд его был суровым и жестким. Она слышала, как стучит в груди его сердце, и понимала, что нужно пересесть на противоположный диван. Она обязательно пересядет, только еще чуть-чуть подождет, пока ей станет немного лучше…
— Эндрю…
Челси ощутила, как напряглось его тело.
— Да? — буркнул он.
— Что с вами произошло?
— Сомерфилд едва не убил меня, а Люсьен едва не убил Сомерфилда. Да и вы еще бросились между нами, как будто решили отдать себя в жертву ради нашей свободы. Вот что произошло.
— Я не об этом.
— Тогда я, черт побери, не знаю, о чем вы. И что бы это ни было, я не желаю говорить об этом! Ясно?
— Нет, не ясно. — Челси заглянула ему в лицо. — Я все же кое-чего не поняла. Во-первых, почему вы вдруг упали? Вы играли с Джеральдом, позволяя ему сохранить достоинство, и в следующее мгновение…
— Ничего не случилось, — грубо оборвал ее Эндрю.
— Но…
— Я же сказал: ничего не случилось!
— Со стороны выглядело так, будто он ударил вас и тем самым оглушил. Однако я-то смотрела внимательно — просто не могла не смотреть. Так что случилось на самом деле, Эндрю? Он действительно ударил вас эфесом?
— Да, все именно так и было, и теперь, когда вы во всем разобрались, давайте поговорим о чем-нибудь другом. А еще лучше, если мы помолчим. Меня тошнит от разговоров. Оставьте меня в покое.
Его грубость обидела Челси. Ужасающая действительность снова навалилась на нее. В душе возникла та же боль, что бывает в руках, отогревающихся после игры в снежки. Только сейчас у нее отогревались не руки, а сердце. И болело именно сердце.
«Господи, что я наделала?»
Она приговорила себя к браку с этим человеком — вот что. Она разрушила и свою жизнь, и его. По мере того как у нее в голове прояснялось после обморока, ее все сильнее обуревали эмоции: неверие, чувство вины, тоска, гнев, стыд, несогласие. Ей хотелось свернуться в клубочек и спрятаться от всего, убежать на край земли. Ей хотелось, чтобы рядом был Пятнистый. Ах, зачем она согласилась выйти за Эндрю замуж?
Тогда почему ее так сильно ранит его полный горечи взгляд, его слишком явное сожаление?
— Эндрю, — нерешительно позвала Челси, — я понимаю, что вы сердитесь. Но вы не должны жениться на мне лишь потому, что я дала согласие.
— И как же я буду выглядеть в глазах сотен свидетелей, если не женюсь на вас?
— Не думала, что вас это волнует.
— Очень даже волнует. Кроме того, мой брат страстно желает этого брака, и сейчас мне совершенно ясно, что он желал его с того момента, когда мы с вами встретились на балу, если не раньше. Теперь, когда он добился вашего согласил, он, я уверен, будет шантажировать нас, если мы пойдем на попятный.
— .Ему нечем шантажировать нас.
— Да? А вы считаете, что того, что вас обнаружили в моих объятиях на полу, мало?
Челси покраснела:
— Он не посмеет!
— Поверьте мне, мадам, посмеет. Что же до меня, то ему достаточно сказать слово нужным людям, и мой шанс попасть в Королевское научное общество будет утрачен навсегда. Я не могу идти на скандал, да и вам я этого не советую, если вы хотите и дальше вращаться в высшем свете и собирать пожертвования для своих драгоценных собачек.
Челси начала злиться. До чего же он невозможный! То подвержен неоправданным вспышкам гнева, то — сама доброта. Только в ней начинают просыпаться теплые чувства к нему — он наскакивает на нее, как шелудивая дворняга! Ей надоели его краткие, односложные ответы, его резкость, его манеры. Ведь он умеет вести себя нормально — она видела его таким в лаборатории, когда проявила интерес к его работе. С тем Эндрю ей нравилось общаться значительно больше, чем с этим, враждебным, вечно озлобленным, колючим. Тот Эндрю был приятным и располагающим, а этот? Даже у немецких овчарок более покладистый характер, чем у него.
— Но должен же существовать выход из этой ситуации, — сказала она. — Если будете сидеть здесь и дуться, ничего не получится. Надо что-то делать. Вы же умный человек! Почему бы вам, сэр, не заставить поработать свои исключительные мозги и придумать план, способный спасти нас обоих от судьбы, которая не нужна ни вам, ни мне?
— Уверяю вас, мадам, мои так называемые «исключительные» мозги трудятся над этой проблемой с тех пор, как мы с вами оказались в карете, но до сих пор ничего стоящего не придумали.
— Ага. Значит, вам по силам придумывать летательные аппараты и двухуровневые дилижансы, писать сложные математические формулы, понятные только вам одному, а вот обыграть своего брата вы не можете.
— Просто придумать летательные аппараты и записать сложные математические формулы легче, чем обыграть моего брата.
— Следовательно, вы считаете, что именно он стоит за всем этим?
— А вы — нет? — желчно осведомился Эндрю, сверля ее взглядом.
Естественно, она считала именно так. Выражение на лице герцога, появившееся в тот момент, когда она встала между ним и Джеральдом, лишь укрепило ее в мысли, что эту кашу заварил он. Да-а, непростая задачка! Если уж Эндрю, знающий Люсьена много лет и имеющий аналитический склад ума, не может найти выход, что же делать ей?
— Эндрю!
— Послушайте, я же сказал, чтобы меня оставили в покое! Разве не понятно?
— Ну что вы все время злитесь! Я прошу прощения за то, что вмешалась в дуэль, но я должна была спасти Джеральда. Вы на моем месте сделали бы то же самое, если бы в опасности оказалась жизнь вашего брата.