- А ты? - спросил Бенедикт.
- Сегодня не моя ночь. И завтра тоже.
Итак, пес ушел, а ректор остался.
***
На третий день инквизитора и его напарника уже не было ни в городе, ни в монастыре. Архиепископ утрясал какие-то вопросы с отцами города, и те вроде бы испытывали облегчение. Время это, между летом и осенью, когда основной урожай был уже собран, собаки заболевали бешенством, а студенты только начали возвращаться в университет, Млатоглаву следовало потратить в деревнях и маленьких городишках, где мужчин было меньше, чем женщин, а корова всегда могла заболеть, прохолостеть или потерять молоко. Дни стояли жаркие, мутные, сухие и пыльные, народ тревожился и скучал. Млатоглав мог бы устроить неплохое развлечение, и никто бы не пострадал - кроме ведьм, разумеется.
Так вот, в жаркие сумерки третьего дня Ингатий цеплялся за стенку своей строжки, а ректор Бенедикт поддерживал его под мышки. По штанине сторожа стекала кровь. Натекла небольшая лужица, а по следу боле редких капель ушел Урс, сел у площадки для игры в мяч и басисто залаял. Бенедикт обернулся к нему, потом тупо взглянул за ворота.
- Не надо, - сказал Игнатий, - Не ходи. Это было там, где пес.
Бенедикт, сам не помня как, увел и свалил Игнатия на топчан. Среди тряпок в мешке оказалась какая-то рубашка, и ректор крепко перевязал друга поперек ягодиц, оставив огромный узел над тем местом, где должна оказаться рана. Потом знаком велел подождать (друг его лежал на животе, лицом в подушку и этого знака не видел) и вылетел за дверь.
Простофиля Бенедикт всегда двигался легко, быстро и ловко. Он так взлетал по лестнице, и его, несмотря на седину, частенько принимали за студента - то в бок пихнут вроде бы по-дружески, то не откланяются. Сейчас Бенедикт летел к общежитию. Урс все еще сидел у начала кровавой цепочки и молчал.
А Бенедикт уже поймал парня. Тот собрался, видимо, на поиски городских приключений и уже был одет как ландскнехт. Из-за яркости наряда лицо парня оставалось стертым. "Умно, - смутно отметил Бенедикт, - Никто его не узнает, что бы он ни делал".
На парне была красная шапка с фазаньим пером, ядовито-голубой колет с блестками и невероятные штаны: правая штанина, с прорезями наискось, оказалась апельсинного цвета, а левая, красно-желтая - сделана из вертикальных полос. При всем этом великолепии парень носил стоптанные очень старые башмаки. Бенедикт быстренько послал его к Гауптманну, порылся в кошельке, но нашел там всего десять крейцеров. Тогда он махнул рукой и велел парню возвращаться с Гауптманном прямо в сторожку и как можно быстрее.
Так же стремительно улетев обратно, Бенедикт уселся у топчана и очень крепко нажал кулаком на рану. Ингатий непристойно выразился, его друг заулыбался хищно и радостно. Его кулак продавил мышцы и уперся в седалищную кость. Игнатий пискнул.
- Терпи. В прямую кишку?
- Нет, вроде бы рядом.
- Кто это?
- Откуда я знаю?!
- Э-эй!
- Вижу я, что ли, кто меня сзади в ж... ножиком тычет.
- Хорошо же! Я узнаю...
- Только попробуй!!!
- Ну да, ну да, - бормотал Бенедикт, - Деткам не дали развлечься, Млатоглав уехал, они теперь развлекаются сами. Тот же ладскнехт мог бы...
- Кто?
- Парень, разодетый как попугай. Он сейчас придет. Посмотришь...
- Не он. Яркого я бы заметил..
Игнатий на полуслове вроде бы уснул. Бенедикт крепче прижал кулаком кость, напряг руку, оцепенел да и сидел так, пока не вернулись "ландскнехт" и Гауптманн.
Парень встал в уголке у метел, чуть ли не ковыряя в носу. Гауптманн, очень молодой и маленький человечек в черном и с таким же незаметным, как у яркого студента, лицом. Он раскрыл сумку, разложил инструменты на бочке - трубочки, палочки, лопаточки, как у коновала, но мельче. И резко сдернул руку Бенедикта с задницы Игнатия. Рука, оказывается, онемела; освобожденная, повисла плетью.
- Несите полотенца, ректор, - распорядился Гауптманн.
Он был зятем палача, из самых нищих дворян. Сам никого пока не пытал и не казнил, только присутствовал и учился. Еще он учился оказывать самую неожиданную помощь раненым и делывал такое, что не приходит в голову ни хирургам, ни цирюльникам. Яркий парень боялся его, а Бенедикт - нет.
Ректор выскочил за дверь и вернулся с простынями и кошельком. Студент все еще мялся в углу; Бенедикт быстро черкнул записку, сунул ее парню вместе с какой-то тяжелой монеткой и выставил свидетеля за дверь. Спустя миг металлом скрипнули ворота (Игнатий нарочно их не смазывал) - студент ушел на поиски приключений.
Гауптманн тем временем подхватил своей лопаточкой и, нажав, выбросил из раны (она совсем чуть-чуть и пришлась бы в прямую кишку) большой вишневого цвета сгусток, потом второй. Бенедикт выбросил их в помойное ведро. Набрав в ложку какой-то полужидкой гадости, зять палача впихнул-слил ее в рану - Игнатий заорал, останавливая голос, а зять палача попытался перехватить инструмент - и спокойно объяснил:
- Это прудовая губка, не бойтесь. Она остановит кровь.
- Ну и грязища, - поморщился Бенедикт.
Игнатий заговорил, быстро и яростно:
- Они меня подняли и несут, уносят. В воздух. Насиловать. Один - рыба, а второй весь в иглах.
- Кто? - спросил Гауптманн.
- Бесы, да бесы же! Но я сейчас эту жабу рогатую раздавлю своей задницей, будь она ...
- Замолчи! - Бенедикт крепко нажал на затылок раненого, - Это было не с тобой, а со святым Антонием, давно. Ты просто видел картину.
- А-а...
- Ты у себя в постели. Лежи!
Гауптманн, не теряя времени, свернул одно из полотенец в трубку и скрутил в узел. Этот узел он вдавил в рану. Она казалась примерно палец шириной и симметричная, как рот с углами, забитый грязью. Кровь то ли смыта, то ли стерта. Наладив свой комок, Гауптманн велел помочь, и они с Бенедиктом натянули и крепко завязали еще одно полотенце. Бенедикт как-то просунул конец под живот раненого и вытянул, зять палача стянул и завязал, упираясь коленом в край топчана.
- Вот. Теперь подождем. Кровь остановится.
Бенедикт подумал: "Тогда чего ждать?", но промолчал.
Зять палача заглянул в кувшин, понюхал и сглотнул капельку. Потом он пил еще, Бенедикт просто сидел, а Игнатий попеременно то ругался с бесами, то требовал пива себе. Но пива ему было никак нельзя, чтобы кровотечение не возобновилось.
А Гауптманн, развязав пивом язык, охотно разъяснял:
- Задница, голова и пальцы вообще сильно кровоточат. Бояться не надо.
Он ткнул раненого в плечо кулаком:
- Эй, ты! Пошевели ступнями!
Игнатий замолчал и пошевелил, сначала левой, а потом и правой, раненой.
- Все хорошо, - сказал зять палача, - Нерв не разрезан, жилы целы. Рана неглубокая, просто подкололи. Кровила сильно, вот и все.
Новой крови ни повязке уже не было. Гауптманн сдвинул ее кверху - кровь не текла. Тогда он полез в суму, вынул медный зонд и некий кусочек - вроде бы подтухшее и пересушенное мясо. Отхватил от этого мяса кусочек и положил на рану.
- Сейчас готовься, будет больно. Эй, ты, отвечай!
- Ага, понял.
- Не напрягайся.
Бенедикт испуганно вытаращил глаза и схватил что-то в воздухе:
- Гауптманн, что это за гниль?
- А, это? Сушеный послед. Сейчас заткну рану, и она срастется быстрее.
- Колдовство? Чей послед?
- Не скажу.
- Ладно, - разозлился Бенедикт, - Сам знаю, что человеческий. От тех девок, что у вас под пытками рожают раньше времени, так?
Рассвирепел и Гауптманн:
- Так чего ж меня звал на такую рану, а?! Не мешай, ректор! А то...
- А что?
- Сам знаешь что.
Бенедикт замолчал и отвернулся. Гауптманн осторожно вдавил сушеную пакость в рану и снова затянул повязку.
- Все, хозяин. Принимай работу.
Допив кувшин, зять палача обстоятельно вытер губы и стал ждать, глядя весело и вопросительно. Бенедикт нашарил в кошеле талер и отдал ему. Гауптманн молча собрал инструменты и ушел. Игнатий попытался повернуться на здоровый бок, застонал, да так и остался лежать на животе. Но голову к Бенедикту повернул, и глаза его были уже ясными: