- Тут на самом деле были бесы?
- Нет, только молодой палач.
- Этого я помню.
- А что бесы?
- Если их не было, о чем тогда говорить? Урса позови.
- Ну да, забыл...
Бенедикт как-то сразу стал рассеянным. Не заметил, что не было пса и что рука уже отошла от напряжения. Теперь, при двух свечах, стены сторожки и на самом деле смотрелись как старый янтарь - или ему это так казалось. Свечи горели ровно, и тени не бесчинствовали на стенах. Обе свечи принес и почему-то оставил здесь зять палача.
Простофиля Бенедикт вышел, и ему казалось, что голова его, а то и просто череп, плывет над землею в сером тумане и что никакого тела у него не было и нет. Лохматый пес улегся на площадке для игры в мяч. Услышав знакомого, он вскинул голову и гавкнул.
- Идем, Урс, - сказал Бенедикт, - Игнатий зовет. Ты нужен, идем!
Тело похлопало ладонью о колено, а голова плыла уже на месте. Урс вскочил и убежал вперед, прыгнул на дверь и заскребся. Бенедикт открыл ему и сам встал на пороге. Урс разобрался в ситуации, лег перед постелью и тихо зарычал. Игнатий хлопнул его по голове:
- Тихо! Он меня спас, понял? - и туда, голове, - Бенедикт, иди!
- А ты?
- Кровь не идет. Иди. А, принеси чего-нибудь покрепче, ладно?
Бенедикт принес кувшинчик из своих запасов, а Игнатий с Урсом снова отослали его.
***
На рассвете Бенедикт заявился с цирюльником, а Игнатий встретил их залпами матросской брани. Цирюльник, взяв сколько-то за беспокойство, ушел сразу, а Бенедикт попытался войти в сторожку один. Тогда Игнатий поклялся Святой Девой, что натравит Урса, и посетителю пришлось убираться восвояси.
Посетив заутреню, ректор вернулся к делам. Мутный туман исчез, голова не плавала уже; остался лишь плоский неяркий свет, в котором что-то нужное кому-то делало плоское тело ректора. Сначала он привел в порядок преподавателей; его талантливые доктора и магистры с ворчанием вылезли из библиотеки и отправились за конспектами. Потом вернулись студенты. Но время все еще было напряженным, жарким и пыльным, никаких тебе дождей, никакого облегчения. Простофиля Бенедикт стоял перед аудиторией и чертил ей на закопченной большой доске Аристотелевы логические схемы и что-то говорил, не поворачиваясь к слушателям спиной. Он стоял к ним левым боком, а локоть защищал сердце. В это время Игнатий как-то справлялся с повязками сам, но как? Каждую вторую ночь выходил охранять дворы кто-то другой - племянник или кузен второго сторожа, а Урс сопровождал его, не доверяя. Студенты шумели не громче обычного, пакостили не больше обычного. Пестрый "ландскнехт" давно слился с толпой, на дворе накапливался мелкий мусор, потому что родственник второго сторожа подрядился только охранять территорию, но не убирать ее. Студенты всегда сорили и гадили, это их совсем не беспокоило.
Как и в начале каждого нового курса, Бенедикт, преподаватель логики, доктор философии, становился охрипшим и усталым. Другие доктора и магистры выглядели не лучше, он затерялся среди них. Сводить счеты с особенно тупыми и богатыми или опасными студентами - не время, оно придет к зиме-весне. Но Простофиля Бенедикт, приглядываясь к кучкам юношей, особенно глупеньких, все пытался понять, чем же подкололи Игнатия - самым концом кинжала или воровским ножом? Кто и для чего это сделал? Он мог сам поссориться - или это его, ректора, предупреждали? Тот нож, наверное, давно был выброшен, а студент счастлив, что его так и не нашли. Но если он счастлив сейчас, то это ненадолго. Придет в себя и обнаглеет...
Плоский свет создал еще и тишину вокруг Бенедикта и внутри его. Он слышал и слушал, о чем судачат студенты и преподаватели - не о еретиках, не о ведьмах. Новая книга "Млатоглава" иногда упоминалась, но в университете якобы никто ее не читал и не собирался. Учеников-магистров и конкурентов у Бенедикта в это время не было, а ждать беды от самых важных купеческих папаш и отцов города следовало бы к концу весны.
В конце концов Бенедикт подрядил подметать двор двух каких-то служаночек, потерявших место, и на этом успокоился - как будто бы дело касалось только мусора на площадках для игры в мяч. Он успел нанять их к листопаду и вздохнул чуть свободнее.
Потом началась целая неделя дождей и дождичков; напряжение в воздухе спало. Студенты не творили ничего особенного - подначивали самых младших, "фуксов", на шуточки в городе, но так бывает всегда. Не приходили хозяева трактиров возмещать убытки. Про особо выдающиеся подвиги в публичных домах разговоров еще не было, только обычное хвастовство.
Уехал Млатоглав, как не бывало его. Или упал камнем в болото, и круги по воде так и не разошлись? А опустошенный и ставший плоским Бенедикт понял про себя вот что: его не замечают потому, что он много чего делает подобно знаменитому Голему, которого как-то создал Альберт Великий. Голему кладут в рот записку, и он исполняет инструкцию, а потом останавливается - но не задумывается, не ждет ничего дальнейшего. Точно так же много чего ректор Бенедикт делал быстро и как бы по воле университета и у оставался невидимым, в относительной иллюзорной безопасности. А умел ли так Игнатий, сливающийся с тенями?
Когда дожди кончились, выбрался из строжки Игнатий. Он жил в своей каморке один, а его напарник, семейный, занимал вторую. Игнатий, почти не прихрамывая, отнес на помойку тот мешок с тряпками. Бенедикт подошел позже и учуял, что от тряпок сильно воняет и гноем, и сгнившей кровью, но не гангреной. Покачав головою с укоризной кому-то, он вернулся к себе и отвлекся наконец на сочинение одного из магистров. Сочинение было свежим, касалось проблем, связанных со Светом Природы. Бенедикт читал, одобрительно шевелил губами - это новая работа, но никаких отголосков охоты на ведьм в ней не было; юный автор был на удивление спокоен и скрупулезен, у него было длинное дыхание. Что-то похожее на Сумму Теологии - та же медленность, то же не спадающее и не взлетающее монотонное напряжение. "Не фанатик. Мальчик любит думать, он любит тянуть из одной мысли следующую и еще следующую", - ласково говорил про себя Бенедикт и так же мерно покачивал головою. А потом ему пришло в голову вот что: "Говорят, что Сумма Теологии пролезает не во всякую голову, а сам святой Фома - не во всякую дверь". Он увидел, как стремительно толстеет автор работы о Свете Природы и захихикал совсем уж по-студенчески - сейчас этот автор был прытким и тощим юношей чуть за двадцать, непоседой, занудой и иногда, если нужно для студенчества, даже озорником...
Читал себе Бенедикт, пока разносило тучи, весь вечер и всю ночь. Перед рассветом удивился, что не заметил прошедшего времени, да и из работы многого не запомнил. Отложил ее и ушел к заутрене.
Утром похолодало и подсохло. Служаночки трудились, сгоняя в кучу листья, и с ними заигрывали те студенты, что поярче и покрупнее. Особо охально не приставали, но Бенедикт все же всматривался - вдруг там будет тот, который чуть не искалечил Игнатия?
Их всегда было трое, озорников: тот парень, "ландскнехт", уходил один и развлекался с учениками живописцев. А еще двое не очень понятны - один, кудрявый блондин с холодным лицом, всегда находится чуть в стороне и смеется редко, снисходительно; второй, рыхлый и большой, как куль муки, всегда при нем, служит и шутом, и охраною. Но есть еще землячества, есть бурши и их фуксы, а эта пара принадлежит неизвестно чему и кому. Блондин учится прекрасно и капризничает, а товарищ его или ленив, или туп... Как всегда - студенты шутят, а девушки тупят глазки да клонят чепчики. Тех двое и этих двое.
Ректор устроился в кабинете. Так же, как и у Игнатия, царил у него очень удобный хозяину беспорядок. Если у Игнантия есть бочонок, полушубки, мешок, метлы, лопаты и ложе, то у ректора - мебель для посетителей, книги, перья и свечи. Сам кабинет велик и светел, о двух решетчатых окнах. В углу у окна - шкаф. К шкафу этому ведет ряд стульев вдоль стены, и замыкает его мягкое старое кресло у входа. Перед стульями - стол под зеленым сукном, а дальше, у окна - высокое кресло ректора с резною спинкой. Другой ряд стульев к столу пододвигается по необходимости. Сейчас эта мебель, табуретки и стулья, рассеяны - точь-в-точь пони и кони на ровном пастбище.