Тут в городе ударили полночь, а чуть погодя из сторожки вышел кто-то. Бенедикт поторопился навстречу, забыв о высокой и страшной Луне. Узнав студента по кудлатости и хозяйской повадке, Бенедикт немного успокоился: Альбрехта он прежде близко не видал, из чего следовало, что учился парень изрядно, но не отлично - впрочем, для врача это как раз необходимо, чтобы остаться малозаметным и свободным. Тут сердце словно бы резко охладили снизу - парень поддернул узкие рукава куртки чуть выше локтей! Что он делал с ним? Но нет - ближе стало ясно, что пальцы у него чистые и совсем сухие.
- Амадей уже там, - отчитался Альбрехт, совершенно не улыбаясь. Непохоже было, что он устал, но глаза уже затягивала дрема; как будто отвечая мыслям ректора, медик раззевался от всей души, широко-широко. Перехватив взгляд Простофили Бенедикта, он сделал какой-то отстраняющий жест и пояснил, - Я поправил повязку. Нет, нет, кровотечение не началось - просто повязка ослабла.
- Что с ним? - шепнул Бенедикт.
- Все так же.
Шли они теперь бок о бок, и студенту в голову пришел совершенный бред: он подумал, уж не вселился ли в ректора дух пропавшего сторожевого пса? Тот вот так же слонялся за подметалой и некоторыми его приятелями. Он не раз рвал Альбрехтовы штаны по ночам, но при этом никогда не лаял...
- Понимаете, - неожиданно для себя сказал студент, - Гауптманн ждет, когда нанесут последний удар. Простите.
- Что? - ректор так и не повернул головы, словно у него затекла шея - только метнулся взглядом на голос.
- Ну, он ждет, пока не кончится драка. А потом...
- Что?! И вы тоже?!
Тут глаза парня лихорадочно вспыхнули: смотри-ка ты! Мы возимся с подметалой, которому лучше бы умереть прямо сейчас, а этот опять скалится, дергает губами, хотя все делается только ради него. Ректора, считал доктор Ставрос, надо бы сохранить до возвращения приезжего инквизитора. Ему честь оказывают, а он все еще недоволен - совсем как этот ведьмачий пес! И грудь себе щупает, а что там - сердце или нож, Бог весть. Да и выглядит ректор так, словно только усилием воли встал со смертного одра: лицо в лунном свете какое-то совсем свинцовое; когда он наконец-то опустил руку, стало ясно, что одежда на его груди вздрагивает сильно, но в неправильном ритме. И сам старик ничего этого уже не замечает.
Но тут глаза бешеного старика угасли, и юный лекарь стал привычно врать:
- Он спит сейчас. Вам к нему нельзя. Да и Вам самому плохо, Амадей говорил...
- А мое состояние тут при чем? - придирчиво спросил ректор, прямо как на занятиях этой нудной логикой. Вот для чего она врачу - отвечать на неудобные вопросы, понял Альбрехт - отвечать на вопросы таких вот профанов-родственничков!
- Давайте, я Вас провожу. Он спит, к нему нельзя, Вы его разбудите, и кровь снова потечет. Я едва...
- Что? Кровотечение?!
Тут лекаренок запрыгал, как дрессированный петушок на горячей печке, сделал сразу два отстраняющих жеста:
- Нет, нет, все сейчас хорошо. Идите к себе, не мешайте. Амадей Вас боится.
- Кто это - Амадей?
- Мой сменщик.
- А Тео?
- Он придет.
- Так все-таки, - придирался дальше безумный ректор, - Вы все вместе с Гауптманно ждете, пока не кончится драка. Правильно. Вам интересны тяжелые раны, а войны сейчас нет. Вы бережете руки и лица. Спасибо за Игнатия, Альбрехт.
- Да не надо...
- И оставь меня в покое, прекрати врать, наконец!!!
Тут лекарь во мгновение ока превратился в шкодливого студента и улизнул во тьму.
Бенедикт хихикнул: препятствие само убежало! Шестью тяжелыми шагами он сторожки-таки достиг, дернул дверь, потом толкнул. Трусливый Амадей накрепко запер ее изнутри. И бояться ему было кого: или Бенедикт нагрянет, или явятся те, кто... Ректор решил не стучать, резко развернулся и ушел.
Сначала он направился к площадке для игры в мяч, как если бы кровь его любовника все еще вопила к небесам - но ее давно уже впитала молчунья-земля. Слоняться от дверей к сторожке смысла не было, разве что за пламенем в окне следить, но Бенедикт повел себя именно так. Сколько времени прошло, непонятно - Луна сместилась совсем не намного, и тогда раздался краткий скрип от кирпичного ублюдочного крыла библиотеки. Звук позволял отвлечься, сойти с траектории мерного шага, и Бенедикт направился туда; кроме скрипа, что-то еще важное было в библиотеке. Пространство истины снова оказалось где-то близко, именно там. Бенедикт не был глупым Простофилей, он прекрасно знал, что пространство истины и там ему не откроется - но если прояснится, это как раз то, что необходимо.
В обыкновенном пространстве на крыльце стоял Антон Месснер в длинной рубахе и со свечой. На перильце сидел кот, глядел ему в лицо и, кажется, собирался прыгнуть. Антон шепотом убеждал его:
- Базиль, братишка, ты теперь должен гулять один! Один! И больше нельзя прыгать мне на плечо. Нет, нельзя. А то нас обвинят в колдовстве и сожгут.
Кот опустился на брюшко, но лап не поджал. Антон погладил темную спину; Базилевс опустил голову, проклохтал что-то, тяжело спрыгнул на крыльцо и по ступенькам сбежал в темноту. Тогда подошел Бенедикт. Его как-то странно озарило в момент, когда кот решал, прыгать ли ему. Пространство истины снова раскрылось, стало светлым и моментально исчезло.
- Здравствуй, Антон, - сказал он тяжело. Магистр Месснер вздрогнул от неожиданности; ему показалось, что голос ректора заскоруз, покоробился от чрезмерно долгого молчания.
- Здравствуйте, господин ректор...
- Послушай, Антон, - взмолился ректор неожиданно и посмотрел не снизу вверх, что было бы естественно при его росте, а как-то сверху вниз, - Вас учили расследовать преступления?
- Не знаю. Только рассказывали об этом.
- Но Вы же юрист! Магистр Месснер, Вы знаете, что сегодня произошло?
- Знаю. Простите...
- За что? Антон, если Вы заметите хоть какой-то след, расскажите мне сразу, прошу Вас!
- Хорошо! - испугался Антон. - Я сделаю.
Ректор поклонился ему и отступил, пятясь. Не успев повернуться, он вроде бы вспомнил что-то и заговорил иным тоном, озабоченно:
- Антон, тот старик на белом коне...
- Кто? Я не знаю...
- Тот, кто показал Вам, где Крысолов.
- А, Эомер?
- Его точно зовут Эомер?
- Да.
- Где он?
- Я не знаю!
- Простите. Где Вы его тогда встретили?
- А-а! По Оврагу Висельников направо, пока не начнутся скалы.
- Что он сделал для Вас, Вы поняли?
Магистр Месснер отвечать не стал. Разве не решено, что после всего рассказанного той ночью Эомер больше значения не имеет, и Антон вообще ни при чем? Ведь он для того и рассказывал ректору свою историю, иначе не стал бы, верно? Ректор понял это правильно, отвернулся и спустился с крыльца, не попрощавшись - забыл, наверное.
Ректор ушел и бродил по какой-то очень вытянутой орбите с эпициклом. Где ее центр, Антон указать не смог бы, но все следил, следил и медлил. На самом деле овальных орбит не бывает, он круглые и должны вписываться в куб. Он посмотрел еще и вспомнил, как строители рисуют овал на земле: надо натянуть веревку треугольником на две палочки, а третью, вершину, провести вокруг. Он посмотрел еще и заметил, что у орбиты Бенедикта есть два центра, внешний и внутренний: вовне был дрожащий в окне огонек, и это понятно, но внутри - почему-то угол площадки для игры в мяч. Антон не понял, почему так. Ему почти пришло в голову, что в нынешнем лунатическом состоянии Простофили-ректора может быть часть и его, Антона, вины. Он рассказал совершеннейший бред и воспользовался гостеприимством главы университета, но сам-то взамен не предложил ничего, словно бы толчком вывел ректора из равновесия, а он оказался хрупким. И вот теперь ходит неприкаянный Бенедикт, ходит и сходит постепенно с ума. Зачем ему Эомер, да и человек ли он? Что значит "Вы поняли, что он для Вас сделал"? Кому нужен ответ - ему, Простофиле, или же мне, Антону Месснеру?