Бенедикт знал без слов: пока еще жив Млатоглав - лекари, самые уязвимые в университете, живут в неощущаемом, привычном ужасе: им приходит на ум зараза, исходящая от инквизитора, но об этом смеет говорить открыто только чужак Тео. И черт знает что может выдумать лихорадящая голова Млатоглава! Но медики не начнут действовать сами, пока их не тронут. Еще Бенедикт знал: сначала Млатоглаву будет выдан именно он - врачи знают и так, что остается ректору немного, их совесть из-за этого притихнет, а Игнатий тем временем умрет. Но из-за общих книг потянется цепь к проницательному Людвигу, а от него - к Вегенеру. Пьяница Герхардт Вегенер сейчас признается во всем и еще добавит многое от себя, если пообещать, что от него отстанут бесы. Их троих посчитают еретикам и педерастами, это позволит сразу отграничить зону распространения заразы, потому что остальные, чистые, спрячутся в позорной тени. Но может пострадать и молодой Антон Месснер - как ученик Людвига и как хозяин очень странного кота. Пока никто Месснера не знает - это значит, что обвинят его в колдовстве и что зараза поползет дальше, в город, тогда сети Млатоглава поймают очень, очень многих не самых плохих студентов и незнакомых горожан! Тут Бенедикт приостановил сокрушительную мысль. Поскольку с поваром все было решено, и все заметили, что ректор сидит с непокрытою, как на похоронах, головой (шлепанцы заметили только декан и Тео), Простофиля Бенедикт, Куча Грошей, с незаметным брезгливым презрением закончил совещание и разослал маститых врачей по делам. Но уж пусть сперва Млатоглав соизволит слезть с горшка - возможно ли это, врачам виднее!
Это медики, люди свободные, дикие, безвластные, с ними необходимо считаться, беречь их. Он, Простофиля Бенедикт, все еще (больше десятка лет спустя!) считал себя по душе скорее создателем и руководителем философского факультета - если б тот был самостоятельным, какое бремя спало бы с души! - а не деканом этого болотного мелкого университета. Он знал - без него философский факультет тоже моментально станет покорно служить архиепископу, как и теология, слугою второго порядка. Философия ныне - служанка теологии, и дай ей Господи когда-нибудь освободиться от этого! Поэтому сейчас он терпел этих непредсказуемых и неверных медиков - ведь только они, они сохраняют хотя бы видимость свободы. Поэтому ректор не запрещал своим собственным студентам и преподавателям пускать в ход кулаки, если не хватало аргументов - философия по природе своей не служит теологии, она охраняет мышление, божеское и человеческое; теология как самостоятельный способ мышления, если не считать Плотина, Прокла, Оригена (но и эти трое - философы!), Фомы Великого и Николая из Кузы, ничтожна, а этого он никому никогда не скажет! Аристотель служил лжи ради убеждения; Платон служил полису или тиранам, так и Бог с ними!
Он знал - философия не имеет прочного отношения к истине; сама же истина познается на практике, хотя бы с помощью ребячьего мужества и кулаков. Ради истины погибают, убивают и странствуют, занимаются любовью. Обычно думают, что любовью занимаются либо ради наслаждения, либо ради Бога, повелевшего иметь детей. Тут же, очень быстро, он понял, почему так не любит заглавных букв, которые используют сейчас все серьезные мыслители - заглавные буквы создают некое Идеальное Пространство, куда легко сбежать во мгновение ока, а он должен оставаться здесь и во все моменты этого "здесь". Бенедикт, "Грядый во имя Господне", в этот день свободен: ведь истина - это то, что тебя убьет; он, кажется, всегда это знал. Она ужасна, беспощадна, невыразима и познается только в действии, так как в заданной форме не приживается - но все эти названия не имеют значения, не имеют никакого смысла для самой истины - только ее воплощение в действии значимо. А воплощать-то медики умеют.
Ректор был по-настоящему разочарован: почему это медики, специалисты, радостно согласились с его дурацким мнением, что виновата только тухлая капуста? Не доверяя им, он отпустил всех. Потом ректор понял, что это вопрос риторический - а врачи уже ушли, поторопились. Медикам, как бы он им ни доверял прежде, доверять не стоило. Именно они начали утверждать его смертный приговор. Богословы принадлежат архиепископу, и тут ни до кого никому дела нет. Юристы принадлежат купцам, не ему. Философы играют под его покровом его чудачеств. "Дитя играющее, кости бросающее, дитя на престоле"...
Купцы и философы не принадлежат никому - или так думают, и Бог с ними. Его факультет после смерти ректора, не ожидая ухода обезьянки декана, присвоит архиепископ - и Бог с тобою, дядя Руди, если сможешь с ними справиться и их использовать! Однако, я зря так думаю. Это дети, сохраняющие беззаботность любой ценой, и они согласятся на любого отца, лишь бы сильного.
А вот медики по-настоящему сильны, дерзки и опасны, но они - рабы больных рабов Божьих, как и Сам Папа Римский - раб всех католиков. Доктора медицины могут уничтожить меня, но поймать даже они не смогут. Среди них почти нет странников, только сам великий Парацельс, кого они никогда не ценили. Они любили благополучных - Гиппократа, Галена. Они оборвали прекрасный афоризм, и он звучит теперь так: "Жизнь коротка, искусство вечно". На самом деле он был таким, пока не стал афоризмом: " Жизнь коротка, искусство долговечно, счастливый случай неверен, суждение затруднительно, опыт обманчив". Ребятки очень уж самонадеянны - Гиппократ говорил всегда о частном случае, а они - о закономерности. Ректор Бенедикт знал точно, что медики его предадут, чтобы их не обвинили в ереси. Про обвинение в ереси они понимали хорошо, про колдовство - нет. "Колдовство" зависело только от Млатоглава, и он сейчас расширял круги, словно коршун на охоте.
Ну что ж, чего хочет сам Бенедикт? Увести обвинителей за собой? - нет. Ему безразлично, кто мучается и кто мучает. Они должны выбрать жертву (а про долженствования он понимает), но сам он согласен жертвовать собою только ради Игнатия, не ради этих трусов, чья трусость не имеет никакого значения. И не ради Людвига с его сумасшедшим.
***
Душой в обиходе называют две разные вещи, а сущностью является только одна из них. Душа - это не память, не чувства и тем более не совокупность мыслей, не намерение и страсть; все это - лишь оболочка, вероятно, смертная. Истинная сущность подчиняется тем же закономерностям, что и сам Господь: она не поддается так называемым позитивным определениям и потому недоступна - молчалива, причастна бездне. Значит, душу можно определять так же, как в негативной теологии присваивают определения Богу: она сверхразумна, сверхчувственна, сверх пространств и времен. Остается неясным только ее отношение к вечности. Но определения эти не значат ничего, душа познается в действии и в любви. Душа-оболочка способна переносить вечные мучения ада, умеет исчерпать себя, пожертвовать собою в чистилище, но к пребыванию в раю неспособна - рай предназначен душе-сущности.
Если так, то оболочка Бенедикта оказывалась весьма массивна и пестра, а сущность души его давно омертвела и готовилась исчезнуть. Игнатий же оболочки почти никакой не имел, а ясная сущность его души влекла неутолимо, как само Единое. Сейчас его оболочка стала совершенно прозрачна и исчезала, испарялась на глазах, но сущность была готова освободиться и покинуть мир. Бенедикт мешал этому одним своим присутствием. Согласно влечению своему, он стал стеной и сопротивлялся до последнего. Но как бы поступил он сам, ежели кто-то посмел бы мешать освобождению его души? Что ж, освобождение свое он начал десять лет назад и все эти годы просто задерживался на пороге. Если бы кто-то мешал ему? Когда в закрытом зале начинается пожар, толпа устремляется к выходу. Спасется только тот, кто умеет растолкать толпу и пройти по обрушенным телам. И всегда есть вероятность, что именно его первым размозжат о доски дверей. Именно так бы и действовал Бенедикт, освобождаясь - попер бы напролом, не обращая внимания на тех, кто воспрепятствует его движению. А вот Игнатий, верный инстинкту, просочится за пределы толпы и покинет зал через окно, если оно откроется.