Дальше были, по ощущениям, часы довольно ровного и пологого подъема. Никаких мыслей скучный путь не порождает и гасит любое чувство. Подъем заставил сердце биться редко и равномерно, оно стало почти не заметно. Никакого тумана, только мутный и пыльный уплощенный свет, огрубляющий очертания, скрадывающий сущность предметов. Вещи прекратили мешать. Конец пути предвещала чернота, она единственная казалась яркой: черный горючий камень, каменный уголь склона и высокие черные ели. До них оставалось менее получаса пути, тогда и возник князь Черного Брода.
Да, Антон так его и описал - невероятно древний тяжелый старик на высокой бледной кляче, но не в белом, вроде повседневного папского, облачении, а в тускло-черном, грязно сереющем на фоне леса. Старец сверкнул глазищами и заставил коня чуть проскользить копытами вниз по склону. Конь стал похож на кошку, что слезает с дерева вниз головой. Потеснив Бенедикта конем, Эомер чуть помедлил и замахнулся - не плетью, а тяжелым длинным пеналом из железа; заминка возникла из-за того, что он не сразу смог снять его с пояса. Бенедикт видел все это, безнадежно скучая. Эомер размахнулся и хотел было опустить пенал Бенедикту на темя, но тот ухватил коня под уздцы и молниеносно защитился другой ладонью.
- Трус, предатель! - рассвирепел старец, - Зачем пришел?! Вон!
Еще чего, стану я перед тобой оправдываться. Кураж странствующего студента очнулся в старом ректоре. Защита стала нападением, пенал он цепко перехватил и стал отдавливать "свой" конец вбок и вниз, превратив руку противника в рычаг.
- Эомер, я сброшу вас с коня, и Вы упадете. В пропасть, я думаю.
То ли наглость гостя, то ли терпеливое отвращение в его голосе осадило и всадника, и коня. Конь повел ухом, вскинул голову и остановился. Всадник усмехнулся:
- Ты, змеерукий, тише! Зачем пришел?
- Князь, человек Вы или демон - прекратите оскорбления!!!
И впервые в жизни Бенедикт применил кое-что из матросской брани. Она оказалась уместна, а сам проситель развеселился.
- Вот как? - опасно и вежливо заинтересовался Эомер. - Тогда спрошу иначе - чего же ты хочешь, странник?
Старик издевался, это было очевидно - не имеет значения, как спрашивать о целях. Ядовитая его издевка пролетела мимо и в змеерукого не попала. Бенедикт сосредоточился на миг, подобрать слова:
- Мне нужно... мне необходимо повернуть время вспять. Не сделать так, - собрался он и поглядел в сверкающе-синие глаза очень, очень прямо (ну, падай же в мою пасть!), - Чтобы оно текло назад от сей минуты, а привести меня в тот момент, когда от моего решения еще что-то зависело.
- Все этого хотят, всем этого позарез надо, - старик ворчал где-то ниже бенедиктова уха, справа, а не напротив. Бенедикт обернулся: на собеседнике белое облачение, вроде повседневного папского, но без пелерины и головного убора, опирается он на тяжелый темный табурет с резными ножками. - Все гоняются за моментами перелома! Погоди-ка, я тебя знаю - мальчишка приходил от тебя семь лет назад...
- Не я его послал. Но у него все получилось. И я...
- Понял. Проведу тебя.
- Вас поддержать, князь?
- Нет, не мешай. Проходи вперед.
Тогда ты погонишь меня железом, как раба...
Эомер махнул рукой, и Бенедикт послушно побрел впереди. Сзади топал табурет и хрипло дышал грузный старик, создавая ощущение опасности, неотступного Рока. Или очень большой крысы, роняющей мебель в панике предсмертной муки. Когда топот и одышка стали нестерпимы, Эомер ушел к провалу, поставил табурет и уселся на край пропасти так, что передние ножки бывшего коня повисли в воздухе. Он озабоченно качнулся вперед, потом назад, поймал баланс и улыбнулся:
- Теперь ты!
- Что мне делать?
- Сидеть над пропастью, что еще?!
Бенедикт сначала уселся на краю со скрещенными ногами, потом спустил их вниз. Как осыпались камни, слышно не было. Что ж, положение комическое и утомительное - сварливый старикашка, опасный край (любой комар может налететь на Бенедикта, вывести из равновесия и заставить упасть в пропасть), смертная тоска и скука. Старый ворчун уставился в побелевшее небо и беззаботно, едва заметно, покачивался. Чтобы не покоряться ему сверх предела, Бенедикт стал смотреть вниз, в спрятанный там туман. Но ничего видно не было - только частые, черные, узкие, как шпили церквей, еловые головы; ветры не касались их, и многие сгибались под чрезмерной тяжестью шишек. И не здесь, не здесь должен он сидеть сейчас! Когда под Бенедиктом поползли, заскользили вниз мелкие камни, он был уже далеко - под виселицей, неким вечером.
***
Точнее, он к этой виселице подходил. Все не так плохо - чуть выше по склону Игнатий вроде бы дружелюбно беседовал с какой-то парочкой совсем зеленых юнцов в черных куртках. Похоже, медики, и друг от друга их не отличишь. Если они не близнецы, это чудо. Но все равно это только видение, и точно не от Бога. За спинами этих двоих появился третий - высокий, крепкий, тоже в черном (на черном плохо видно кровь) - и стал наблюдать. Игнатий слегка насторожился. Бенедикт крикнул:
- Ты что, с ними?! Я сейчас!
И тогда один из мальчиков достал ланцет из рукава, второй поднял камень, а лохматый, заметив ректора, насторожился. Откуда-то выскочил Урс, обогнал Бенедикта, ударил рослого головой в пах, а потом вцепился сзади под колено и повалил. Игнатий пнул по руке с ланцетом и ударил мальчишку с камнем в челюсть - пока не особенно стараясь, даже снисходительно. Бенедикт рванул к нему, но четверо перекрыли путь, и тогда он извлек нож. Двоих он знал - холодного умного блондина и его рыхлого клеврета, третий старался походить на ландскнехта (но не тот, что ему помог - другой, это студенческая мода для самых отчаянных), был тут и мальчик, ученик живописца в беретике. Мальчику было интересно, а остальные жутко скучали. Очень быстро нож у Бенедикта вырвали, на руку наступили, мальчик бросился под ноги сзади, и ректора скрутили за локти, утащили под виселицу. Мальчик подобрал его нож и спрятал в голенище. Что происходило с Игнатием, мешали увидеть студенческие головы. Кажется, укушенный Урсом так и не встал.
Бенедикт поджал ноги и пнул сразу обоих конвоиров. Кто-то охнул, а ректора стукнули твердым по затылку, наполнили голову легкими искрами и колесами пламени. Он еще раз отлягнулся, не попал, и его, встряхнув, как мешок, поставили к столбу. Держали трое - откуда они взялись? - блондин и рослый наблюдали со стороны, а рыхлый, сырой юнец тряс веревочной петлей прямо перед носом жертвы.
- Вот сейчас, - похабно задыхался он, - Мы тебя подвесим, а потом будем поджаривать и отрезать по кусочку. И скормим тебе же! Знаешь, с чего начнем?
- Дурак, на аркане не вешают - распустится узел, - это голос Гауптманна? Рыхлый парень замешкался.
- Ну, удавим...
Тут на лице жертвы образовалась очень, очень опасная ухмылочка. Так изменялось лицо ректора, когда он был вынужден отчислять неуспевающих, и молодые люди ее прекрасно знали. По крайней мере, рыхлый знал, он покидал университет дважды, и каждый раз богатые дядюшки просили за него...
- Ах, так, детки! - Прошипел в нос Бенедикт, - Так это ты, сучий ты сын!
Это бедное наслаждение, обозвать мерзавца, труса и идиота подходящими словами, взбодрило его, а у парней тут же вспотели руки. В ректоре очнулся азартный и практичный бродячий студент. Стоило крутануть кистями, и парни выпустили его. Это была шваль, мелкая шваль. Блондин и рослый набирали себе клевретов, а ученик живописца пришел просто из любопытства. Зная это, Бенедикт отпустил своего змея на свободу и пошел короткими шагами на рыхлого. Тот растопырил кисти так, будто собирался сломать кадык. А Бенедикт окружал его выпадами, подобными движению хлыста или растущей лозы, и приговаривал: