Он просил: "Забери мою кровь". Если она осталась за домами палачей и призывает, подобно маяку, а туда не дойти - то есть же кровь и тут, пролитая раньше? Это облегчение... Бенедикт сильно выдохнул, оставив в воздухе клубочек пара. Если так, то...
Он направился к углу площадки для игры в мяч. Кровавых пятен там больше не было, но всем известно, что запекшуюся кровь нельзя ни отмыть, ни отскрести до конца, она останется призывать к жалости и мести. Бенедикт шел словно бы в ледяной воде; течение ее менялось - она то норовила остановить и свалить с ног, то поторапливала. У самого угла площадки странник заметил, что стопы уже ушли в землю, совершенно без сопротивления, и теперь погружаются лодыжки. Так было необходимо, он порадовался. Серые здания уже пропали в угольном сиянии ночи, и это было тоже кстати. Утопиться в земле, неслышно уйти под почву, у края каменной площадки, сквозь в старину проложенные половины бревен... Так уйти было не страшно и не больно.
В конце концов земля закончилась, пошла мертвая окоченевшая глина. Там вслепую Бенедикт продолжал двигаться вперед, глина сдалась и образовала полость. В этой полости возник слабенький свет без источника. Свет этот выявил низкую деревенскую дверь, обитую по краям полосками грязной, жирной овчины. Круглое выпуклое зеркало не по-деревенски небрежно висело на гвозде. Бенедикт увидел растерянное лицо, но стекло исказило его, и оно походило на Борея с надутыми щеками. Путник постучал, и высокий голос тут же ответил:
- Да-да?
Человек этот, если он человек, должен быть образованным, манерным и нервным. Бенедикт с усилием отодвинул дверь - стриженую овчину в свое время набили и по краям двери, и по краям проема, шерстинки крепко цеплялись друг за друга - и вошел.
Сначала он не увидел хозяина. Попал он в кухню, она была отвратительно странной - с ровным и неживым светом, вся угловатая, жесткая и тусклая. Планировкой и размерами она походила на его собственный кабинет, и так же слева виднелась низкая толстая дверца. Стены до половины высоты небрежно замазали гадкой синей краскою и размалевали большими ромашками по трафарету - каждая величиной с блодце. Пахло в кухне прогорклым жиром и кострами еретиков - горелым мясом и кипящим дерьмом.
Потом Бенедикт разглядел хозяина. Тот сидел боком в черном кресле с большими тонкими колесами и что-то рьяно размешивал на чугунной сковороде. На сковороде шкворчало и подпрыгивало, оттуда доносился едва слышный напряженный постоянный стон. Повар по-волчьи обернулся - широкая шея мешала свободно поворачивать голову - и деревянной лопаткой стал сбрасывать содержимое сковородки в помойное ведро. Это были человечки, толпа! Как бы им ни было худо в кипящем масле, но почти все цеплялись за раскаленные края и отталкивали друг друга. Сидящий в каталке яростно заскреб лопаткой, и все они упали в плавающие на поверхности очистки. Как они опускаются на дно, Бенедикт смотреть не стал, загляделся на повара. А тот отставил сковороду, положил в нее лопатку и одним ледяным дуновением загасил угли. Развернул кресло к Бенедикту, сверкнув тонкими ободьями:
- Ну, приветствую!
Существо это, человек или демон, смотрелся чужеземцем. Плотный, с толстой, как у борца, шеей и при этом с тонкими руками, он был ограничен в движениях давно, и позвоночник успел скривиться. Он одет в странное пурпурно-шафранное одеяние с открытым плечом на левой видимо, рабочей, руке. Гнилью несло от его правой ноги - выше колена она покрыта широкими алыми языками, а ниже - вонючими язвами. Пальцы давно уже почернели и высохли. Пахло от существа не только гнилью, но и чем-то фруктовым, как от дешевой и похмельной выпивки. Не видно было, чтобы он страдал от боли.
- Вместо меня боль испытывают они! - повар-борец беззаботно махнул рукой в сторону помойного ведра.
- Но Вы их утопили?
- А, будут другие! Ничего страшного, таких всегда много. Зачем пришел?
- Минос? Радамант? Эак?
- Зови меня Радамантом, если хочешь.
- Господин Радамант, новопреставленная душа...
- Твоего любовника, да?
- Да.
Бенедикт вроде бы заставил Радаманта выпрямиться, и это было уже хорошо. Странно выглядел этот больной - лицо невыразительное, черные волосы были сбриты и довольно долго отрастали. Ни усов, ни бороды, ни следов бритья; глаза от природы слегка сужены, немного косят, черные и яркие, как у крысы, без зрачков. Плоский многократно разбитый нос, такие же маленькие ушки, словно бы пришлепнутые к голове. Но высокий лоб и такие тяжелые, такие недовольные складки под носом, что кажется - у Радаманта на губе постоянно что-то воняет. И выражение капризного мальчишки, довольно опасное выражение! Но с мальчишками ректор имел дело почти всю свою жизнь.
- И ты пришел встретиться с его душой?
- Да.
- Ты хочешь, чтобы твоя душа отправилась вместе с нею?
- Да.
- А если он не согласен, если ты ему там не нужен - ты об этом подумал?!
Бенедикт помолчал:
- Если не согласен, он сам мне об этом скажет, так?!
- И тогда ты останешься один. А тогда душа твоя развалится и не потребуется даже мне.
- Пусть так. Сделай это, Радамант, прошу тебя.
- И что я с этого буду иметь?
- Мою душу.
- Мне ее надо?
- Не знаю. Решай сам. Бери или отказывайся.
- Смотри-ка, а ты с ножом! - ножа Бенедикт пока не доставал! - Хорошо же, - нахмурился Радамант, оценивая, - Ты решил - сделаю, но сначала взгляни, посмотри. Я - Радамант, я первый судья Преисподней, и в моей власти - оставить ли душу там навсегда - или выпустить. Куда ее отпустить, решаю я. Так смотри же!
Сальный шут стал владыкою, указал в простенок справа. В кабинете Бенедикта там висела копия карты. Здесь же в синюю стену было вделано прямоугольное зеркало в рост человека, плоское - и вделано так прекрасно, что не просматривались швы. Снова зеркало... Оно мимоходом отразило Бенедикта, а потом вдруг позеленело - но не прозеленью мутной воды и венецейских зеркал, а травянистою зеленью поздней весны или раннего лета. Верхняя треть его прояснилась, поголубела, подернулась бледною дымкой, зарозовела. На горизонте встали туманные горы, а пред ними - альпийский луг, и каждый лист нежной травы был отлично виден. Может быть, трава и шуршала... Такого нет нигде, такой цветущей травы по колено, все выедают овцы. Неужели это Рай?
- Лучше! - изрек Радамант, - Смотри же!
Трава действительно шуршала, но не от ветра. Ветерок едва ласкал ее, а шорох звучал грубовато. Это брел желто-пегий лохматый пес. Он понурил голову и опустил хвост, словно стыдился чего-то. Плелся медленно, в надежде, что его обязательно нагонят.
Вслед собаке заспешил невысокий человек. Бенедикт узнал Игнатия сразу, по прямой кромке черных волос. Но Игнатий совершенно перестал хромать! И одет он был очень, очень странно - в безрукавку оленьего меха и такой же набедренник, к которому снизу пристегивались штанины и какие-то меховые носки. Он торопился, а за его спиной тряслось копье в полосатом кожаном чехле с раковинами и кисточкой из оленьей гривы.
Радамант шептал:
- Это старое, старое время. Еще до того, как Адам и Ева стали обрабатывать землю. Тогда здесь жили охотники, и он идет к ним. Представляешь, стада оленей там, где он жил, а здесь - табуны злобных коней и стада больших быков! Как он будет счастлив тут!
Пес услышал и развернулся в прыжке сразу на четырех ногах, бросился на шею хозяина. Тот ласково подергал его за уши, почесал и снял тяжелые лапы с плеч. Урс уронил бы его, если позволить псу все, что ему захочется.
- У него есть Урс и каменное копье. Он найдет людей и останется с ними. Подумай, ректор - он будет жить счастливо. А тебя он уже забыл или скоро забудет.
- Пусти меня!
Бенедикт коснулся зеркальной поверхности. По картине пробежала быстрая рябь, но пес его не учуял, а Игнатий даже не оглянулся. Бенедикт ожидал, что рука провалится в зазеркальный мир как в воду, но стекло не пропустило его.