- Это обыкновенное зеркало. Не надейся. Ему там самое место. Здесь он мусор убирал и продавался, а там он станет божеством. Он изобретет лук и гарпун. Когда острия гарпуна сломаются, он сделает из остатка первый в мире вязальный крючок. Он любит рыбачить, он научит этих людей плести сети и строить ловушки, он спасет их от весеннего голода. Может быть, сделает первую лодку. Он станет богом, а пес - его священным животным. Он вспомнит все, что надо, не зная, откуда это взялось - но не тебя!
- Пропусти, - мотал головой Бенедикт.
Радамант перегородил путь креслом и вертелся на месте, издавая запах падали.
- Погоди! - осенило Бенедикта. - Если он будет богом, я пригожусь как жрец.
- Там нет жрецов. Это тут ты чего-то стоишь, но как ты будешь охотиться? Станешь ли рыбачить? Ты ничего не умеешь, а гарем у него образуется и без тебя. Педерастия ради него станет священной обязанностью юношей.
- Все равно пропусти.
- Хорошо же, - обозлился Радамант, - я его тебе живым отдам. Таким, каким он стал в последний свой день. Ты так решил, и он выживет. Но видение об охотниках запомнит, не сомневайся.
Бенедикт перепугался:
- Нет, не надо, оставь так, как есть!
- Теперь уж не оставлю! Ты сам решил.
- Душу отдам! Оставь ему это посмертие!
- А на что мне твоя душа? - задумался адский судья, уперев палец в висок.
- Слушай, ты, зловонная тварь! Я, наверное, сдох уже. Мне все равно идти через тебя, калека, сидень! Так вот и суди, если ты действительно судья. Жрешь чужую боль - так жри мою, мерзавец, пока я здесь. А то уйду.
- Ого-го! А я придумал, что мне делать с твоей душонкой. Вот слушай - ты сам ее отдал, теперь терпи.
- Слушаю.
- Ты ее продал за его покой, ты это помни, крепко помни! Что не так - и я его верну. И тебя верну. Делайте тогда, что хотите! - Радамант вроде бы обиделся?
Сияющий, довольный, Радамант вытянул указательный палец, но указал им не вверх, как принято у людей, а в пол:
- Я беру тебя в Ад палачом. И не отлынивай, иначе...
- Что ж...
- Ты сам так решил. Я оставлю твоего Игнатия в покое, пока ты будешь верен мне. Ты же мучитель и страстотерпец по природе, так и мучай, будет тебе полная свобода и раздолье. Ты будешь помнить, что никогда его не увидишь, что он о тебе не вспомнит - ты же всегда это знал, не так ли? Он позволял тебе любить его, не больше, и скоро ты его возненавидишь. Но ты можешь быть счастлив - то быдло, что пеклось у меня на сковородке - злобные дураки, мастурбирующие после сожжения еретиков. Там будут многие, но только не твой возлюбленный, он слишком прост для ада. Я открыл истинную природу его души, и тебе твою раскрою. Это справедливо, не находишь? И тебе я даю полную свободу мести. Ты же безмерно ревнив и мстителен, так и проявляй свое отвращение к этим разумным скотам так, как захочешь, и храни неприкосновенной память о своем любовнике, я согласен! И еще - в аду много таких, как ты...
Разрешенная, необходимая теперь ярость уже закипала в горле, в сердце Бенедикта, вырывалась, как перегретый пар, за пределы тела:
- Да будет так!
В лице Радаманта что-то на секунду изменилось - может быть, возникло сомнение? или страх? Что ж, запугивать Бенедикт умел смолоду, но теперь главное - не перемудрить.
- Да будет так.
- Нужно что-то подписать, ударить по рукам?
- Нет. У тебя кровь капнула, этого мне достаточно. Теперь отвези меня домой.
Бывший ректор, палач-новичок, радовался освобожденно. Без лишних вопросов он ухватил кресло за рукоятки (странные чуть липкие, упругие ребристые трубочки были надеты на них), грубо развернул. И, не взглянув в зеркало - там пес ретиво облизывал руки хозяина и вилял хвостом, а человек смеялся, закинув лицо в небеса, - увез нового работодателя влево, оттолкнул ногою низкую дверцу. Сразу за порогом открылась темная лестница; там, куда катились колеса, она превращалась в пандус, а раб так и спускался по крутым ступеням. Он радовался, калека судорожно веселился. Но за порогом судья преисподней почувствовал что-то, передернулся, наполнив воздух ледяным холодом и попросил:
- Не убивай меня!
Бенедикт промолчал. А Радамант сказал еще, не оборачиваясь:
- Не делай мне больно. А то...
***
Магистр Месснер, молодой Антон, проснулся очень рано - от недовольства собой. Весь конец недели и начало новой он хлопотал. В субботу производил впечатление на библиотекарей простым красивым почерком и похвальным усердием; в воскресенье узнавал в соборе, кто есть кто, и выспрашивал у студентов, не нужно ли кому-нибудь что-нибудь срочно написать? Пока он не преподает, это не грешно, помочь младшему товарищу. В понедельник доктор Коль отпустил его сразу после обеда, и Антон помчался по купеческим и нотариальным конторам, по торговым домам предлагать свои услуги. Естественно, что ему сразу ничего не предложили - мало ли что он за человек, даром что из Парижа и младшая родня этих спесивых еретиков Месснеров, надо же сначала как следует справки навести!
Вот и проснулся Антон перед рассветом вторника в совершенно пакостном настроении. Ничего он не нашел, а ведь надо еще и кота кормить! Никто ему не доверяет, разве что старый Людвиг. Вот и надо держаться Людвига! И ректор. А если ректор, озадачив его, еще и что-нибудь заплатит? Он не жаден. Но задание таково, что... Лучше ректора не держаться, чтобы не стать изгоем, чтобы никого против себя не настроить. Да и о награде тот ничего не сказал. Может, и не будет ее, не то у него состояние. Людвиг дает понять, что ректор обречен, так и не связывайся с ходячим покойником! Нужно идти, он встает очень рано...
Лучше Антону от того не стало, разве что прибавилось вины. Но он решил не откладывать дела в долгий ящик, выпустил кота погулять и шагнул в розоватый холодный свет. Заря была прелестна - смущенная Эос - и почему-то повергала в стыд. Но нельзя, нельзя, чтобы сейчас тебя считали человеком ректора; надо любой ценой отказаться от поручения, пусть это и позорно!
Решительный юный магистр пролез в двери общежития холостых преподавателей и постучал в дверь ректорского кабинета. Что сказать? Что я не могу найти убийцу, я этому не обучен? Ректор не отозвался и не открыл. Антон постучал еще, потом вошел. В кабинете все еще было серо, и хозяина он не заметил. Оглядевшись, он свернул влево, к входу в "гробницу". Но раскрывать ее нужды не было - ректор уснул прямо на столе, головой на папках. На полу у стола валялось погнутое распятие, как если бы ректор сильно ударил в его середину кулаком. Рядом с лицом лежал короткий нож в ножнах: выскользнул из-под полы и лег рядом с хозяином. Антон осторожно тронул сидящего за плечо и не почувствовал тепла. Он потряс плечо - оно не поддалось, ректор не проснулся. Тогда посетитель осторожно склонился вровень с его лицом. Роговицы открытых глаз подернулись рябью и легкой мутью, успели подсохнуть. На столе еще не высохло несколько круглых капель размером с монетки. В углу верхней папки написано красным: "В библиотеку. Доктору философии Людвигу Колю" - надпись старая, выцвела. Антон прикинул, взять ли с собою папки сейчас - но побоялся пошевелить окоченевшую голову, вспомнил некстати о том, что рядом с убитым ничего не трогают, и ему стало совсем стыдно, как если бы он это убийство покрывал. Магистр Месснер пошел на компромисс - отправился позвать в кабинет доктора Тео и старого Людвига. Пусть они и разбираются, а он тут совершенно ни при чем!
То, что пожилой человек скончался от удара, не удивило никого.
С благодарностью:
Калинкиной Е. А. - за участие в предварительной обработке этого сюжета
20 лет назад;
Чипееву С. А. - за то, что хватило терпения дочитать это до конца.