невестки, я сообщила ей о своем намерении уединиться. Она была до
крайности удивлена тем, каким удобным мы сделали это заброшенное место, и,
опасаясь противиться принятому мною решению, чтобы это не показалось
стеснением моей свободы, смирилась с этой прихотью. Я удалилась туда в
сопровождении Алисы и Джеймса, которые поселились в пещере, чтобы оградить
Убежище от непрошеного вторжения и доставлять в него все необходимое.
Это одиночество, столь согласное с моей душевной печалью, было мне
невыразимо приятно: оно имело все преимущества жизни в монастыре без
обязательства оставаться там навсегда, а именно это условие, пожалуй, более всего
и отвращает от ухода в монастырь. Мой брат Энтони (с которым я постоянно
переписывалась), очарованный описанием этого места, созданного для тех,
чье сердце не в ладу с жизнью, заверил меня, что вместо того, чтобы заточить
себя в монастырь, к чему, как он понял, у него нет призвания, он, как только
привыкнет видеть во мне лишь сестру, приедет и сделает пещеру своим
жилищем.
Я прожила в своем уединении два месяца, когда приехал гонец из Лондона
с повелением лорду Скрупу явиться ко двору. Причина не могла остаться
тайной. Мария Шотландская7, несчастная красавица королева, взятая под стражу
своими подданными как соучастница убийства мужа, нашла способ бежать и
теперь умоляла о защите Елизавету. При зависти и ненависти, издавна
питаемыми королевой Англии к женщине, столь превосходящей ее именно в тех
качествах, которые сама Елизавета ценила более всех, этот шаг Марии можно
объяснить лишь тяжестью ее положения. Но разве само это положение не
обязывало отнестись к ней по-королевски? Ко многим благородным качествам
Елизаветы примешиваются раздражительность, капризы, гордыня и
безмерное тщеславие. Торжествуя над соперницей, оказавшейся у нее в руках,
грозная вдвойне, вместо того чтобы предложить ей убежище, достойное королевы,
до тех пор, пока она, доказав свою невиновность, не вернет себе корону,
Елизавета тотчас дала королеве Шотландии почувствовать свою власть,
отказавшись от всех пламенных изъявлений уважения и дружбы, которыми до той
поры были полны ее письма (скорее всего, скрывая чувства прямо
противоположные), и настояв, чтобы она согласилась быть судимой на основании
законов, с которыми не была знакома, которым никогда не была подвластна.
Именно для того, чтобы поставить Марии эти суровые условия, королева и
призвала лорда Скрупа. Елизавета отрядила его в сопровождении герцога
Норфолка8 и еще нескольких лордов, членов комиссии, выслушать, что
может сказать Мария в свое оправдание, и проверить истинность ее показаний.
Всеми оставленная — нет, хуже — почти всеми преданная, королева
Шотландии слишком поздно поняла, как мало можно полагаться на посулы
великих мира сего. Она оказалась в положении худшем, чем была бы в своей
стране, судимая по законам, по которым правила сама. Жестокая судьба
принудила ее склониться перед женщиной, равной ей по статусу, стать добровольной
пленницей правительства, против которого она ни в чем не была виновна, над
которым ей, быть может, суждено было главенствовать; судьба принудила ее,
как преступницу, оправдываться перед людьми, которым, если даже они
сумеют уклониться от осуждения, соображения политики не позволят признать ее
невиновной и вернуть ей свободу. Королева Англии уже окружила ее людьми,
столь пристально следящими за каждым ее шагом, что лишь по названию они
не были тюремщиками. Против всех страхов и унижений единственным ее
оружием было смирение. Несмотря на свою молодость, она уже научилась
смиряться с достоинством и побуждать к великодушию тем, что словно бы не
сомневалась в том, что его встретит. Поэтому она подчинилась
волеизъявлению королевы с полным самообладанием, предала себя в руки лорда Скрупа и
согласилась отложить свидание с сестрой своей Елизаветой до той поры, пока
не сможет с честью предстать перед нею оправданной.
Это великое событие приковало к себе внимание всей Европы. Мнения
были различны, но никогда еще Мария не была в глазах Елизаветы опаснее, чем
сейчас, находясь в ее власти. Все порицали ее за ошибки, но жалели за
молодость, и многие из ее ошибок относили на счет неопытности и пробелов в