потерянного или утаенного письма узнал о привязанности своего сына к нам и о
надеждах, на ней основанных, но даже тогда я не представляла, чтобы
опасность угрожала моей жизни; еще менее могла я увидеть смертельную
опасность для себя в том, что его открытие, простираясь далее, коснулось давней
тайны моего рождения. Погруженная в нескончаемые, смутные и тревожные
догадки, я не знала, как дождаться необычного условного часа, когда им
предстояло разрешиться.
Чувствуя по собственному своему опыту, каким ужасным потрясением это
должно стать для моей дочери, и все еще утешая себя надеждой, что
неопределенная опасность — лишь плод угнетенного состояния духа человека,
близкого Генриху, я решила дождаться полуночной беседы с ним, прежде чем
поведаю моей Марии нечто сверх того, что она уже поняла из моих
переменившихся планов отъезда из Англии. Но поскольку, увидевшись с ней, мне
пришлось бы все объяснить (ибо я не могла надеяться скрыть от нее те чувства,
от которых румянцем возмущения пылали мои щеки), я послала сказать ей,
что испытываю жестокую головную боль и надеюсь успокоить ее сном, и при
этом передала ей новую книгу, которая ее живо интересовала, и про себя
понадеялась, что книга целиком займет ее внимание в этот решающий час.
О, как ложны, как ошибочны чувства, которые усваиваем мы в общении с
миром! Природою установлено, чтобы стыд был спутником вины, но
самовластный обычай разорвал эту связь и нередко повелевает стыду
сопутствовать добродетели. Я едва смогла решиться узнать, какое преступление
вменяется мне в вину, едва могла невозмутимо встретить взгляд
благожелательного человека, отважившегося предостеречь меня от непредвиденной
опасности. Мой разум лишь большим усилием подчинил себе это неблагородное
побуждение.
Достойный Мэррей в равной степени ощущал неловкость и своим видом
благородного смущения, с которым предстал передо мной, мгновенно вернул
мне спокойствие и уверенность в себе. Его траурный наряд и слезы,
выступившие на глазах при имени его покойного высокородного господина, вызвали
мои ответные слезы, тотчас сблизившие нас. Сэр Дэвид с бесконечной
деликатностью и осторожностью заговорил о непонятной болезни принца
Уэльского и о различных толках и мнениях, возникших после его смерти, — но как
леденящий ужас поразил мою душу, когда я узнала, что многие (и в их числе
некоторые из его врачей) уверены, что он был отравлен! Жестокое горе,
которое в более спокойные минуты могли вызвать такие подозрения, однако,
мгновенно исчезло в хаосе смятенных чувств, порожденных его
последующими словами. О, позвольте мне здесь прервать свой рассказ и восславить
милость Всемогущего, которая одна только помогла моему рассудку справиться
с чудовищным ударом — с известием, что, по слухам, именно из моих рук он
принял смертоносный подарок! Скорбь, гнев, стыд и ужас терзали меня. Я ед-
ва слышала мольбы и увещевания Мэррея; оттолкнув его,
коленопреклоненного, прочь и заключив в сердце своем негодующее, рвущееся на волю
чувство, я мечтала лишь о том, чтобы сердце разорвалось от их неудержимого
напора.
Прошло немало времени, прежде чем я оправилась от удара и пожелала
узнать, как мог возникнуть столь мрачный и злобный оговор. Я умоляла
сказать мне, от кого могла исходить эта чудовищная клевета. Мэррей рассказал,
что, как только неясное заключение медиков о причине смерти принца стало
известно королеве, она под влиянием горя и своего несдержанного нрава
примкнула к тем, кто объявил, что он был отравлен. Предположение, едва оно
было высказано, распространилось мгновенно. Всякий из прислуги принца по
очереди становился объектом подозрений своих сотоварищей, некоторые из
них оказались столь малодушны, что, оберегая себя, бежали за пределы
королевства. Обретая таким образом подтверждение, слух ширился, но,
поскольку не выявилось ничего, что давало бы основания для судебного
расследования, король удовлетворился заключением, что прискорбная гибель его юного
наследника была вызвана естественными причинами. И тут внезапно,
непостижимым образом, смутные людские подозрения, отнюдь не заглохшие,
хотя и совершенно беспредметные, возникли с удвоенной силой и устремились
на меня. Утверждали, что принц Уэльский в свое последнее посещение моего