событиях, открывшихся из писем Марии к Ботвеллу, показали мне, что
честолюбие зажгло в душе его пламя, ошибочно принятое им за любовь.
Мы приехали в Болтон. Мария не была предуведомлена до той самой
минуты, когда леди Скруп предстала перед ней, что Елизавета послала ей друга,
всей душой желающего скрасить ее заточение. Я могла бы описать вам
королеву Шотландии, милые мои дети, если бы природа не позаботилась создать
портрет более верный, чем тот, что смогу написать я. Взгляни в зеркало,
Матильда, и ты увидишь перед собой ее образ.
Я не смогла сдержать своего изумления.
— О Боже! — воскликнула я. — Возможно ли, что, оплакивая судьбу
несчастной королевы, я лила слезы о матери!
— Еще немного времени, и я объясню все, — сказала миссис Марлоу. —
Королева была в расцвете юности, и печаль, осенявшая ее черты, сообщала им
неотразимую привлекательность. Утонченное достоинство и мягкая
женственность соединялись в ней с выражением невинности и природной
скромности. Если я и прежде склонна была жалеть ее, то как же возросло это чувство
теперь! Совершенные ею ошибки, казалось, были искуплены перенесенными
несчастиями. Трудно представить что-нибудь более трогательное, чем ее
встреча с леди Скруп, которая лишь слезами могла выразить свою боль за
нее!
Как должна была сцена, столь опечалившая меня, подействовать на
сердце, готовое любить ее! Герцогу открылась страсть более сильная, чем
честолюбие. Не корона Марии владела теперь его помыслами — лишь ее саму же-
лал он, оплакивая то зло, которое навлекла на нее корона и от которого ей
было не спастись, даже отказавшись от короны. Любовь сообщала ему
душевную тонкость, и человек, дерзавший домогаться Марии в дни ее покоя и
благополучия, сейчас, когда она была в несчастии, не осмеливался поднять на
нее взор, сказать о своей любви, оскорбить ее состраданием.
Леди Скруп, при ее чуткости, тотчас заметила перемену, совершившуюся
в брате, но, далекая от дурных предчувствий, льстила себя надеждой, что ему
суждено восстановить королеву в правах и в ее благодарности и
расположении обрести награду, отвечающую его заслугам.
Стремясь скрасить тягостный досуг, леди Скруп изобретала всяческие
увеселения, в которых никто не участвовал, но которыми все, отдавая должное
ее усилиям, были, казалось, довольны. Молчаливая печаль герцога
Норфолка привлекла королеву, которая усмотрела в ней деликатное сочувствие
своему несчастию и проявила к герцогу внимание, слишком лестное, чтобы
остаться незамеченным. Он был покорен уважением, которого скорее желал,
чем ожидал от нее. Его сердечный пыл наконец нашел слова, и Марии
открылось, что, пытаясь заручиться дружбой герцога, она обрела его любовь.
Соблюдая лишь собственные интересы, она, возможно, поощрила бы это
чувство, но помня, какое несчастье может навлечь на него, она умоляла герцога
отречься от всяких мыслей о страсти, потворствовать которой было бы
жестоко, и видеть в ней лишь несчастного друга. Она признала себя в долгу перед
ним за интерес к ее судьбе и усилия, предпринятые ради нее.
В первом безумии любви ничто не кажется невозможным, и даже такой
сдержанный ответ лишь разжег в нем пламя надежды, которое призван был
навсегда погасить. В голове его рождалась тысяча планов, он посвятил в свои
заботы сестру, и каждый час его жизни был отдан теперь избавлению
королевы. Но так как его пребывание в замке невозможно было держать в тайне, а
он опасался привлечь внимание Елизаветы еще до того, как замыслы его
будут готовы к осуществлению, он доверил сестре просить за него о том, о чем
не осмеливался просить сам: ей более приличествовало убедить королеву, что
мудрым шагом было бы связать свою судьбу с судьбою герцога.
В этом опасном стечении обстоятельств, на беду себе, Мария вновь
послушалась пристрастного совета своего сердца, которое побуждало ее уступить
столь благородному, столь достойному возлюбленному. Ей передалось его
безумие, и она с такой же легкостью уверовала в осуществимость его фантазий.
Обширные поместья Норфолка, его многочисленные вассалы и, более всего,
его широко разветвленные связи среди знати давали ей надежду
вознаградить его со всей щедростью, а, по ее мнению, великодушие требовало, чтобы
награда опережала заслугу, а не следовала за нею.