когда наступил решительный момент, он приготовил большой мешок золота,
который, вместе с письмом, имел несчастье доверить человеку, совершенно
не причастному к заговору. Посланец, собираясь в дорогу, случайно порвал
мешок и, ошеломленный содержимым, поведал об этом брату, служившему у
Лорда Бэрли. Тот, в надежде вместе с ним присвоить золото и полагая, что в
письме содержится какая-то тайна, убедил его пойти с этим письмом к своему
господину. Посланец согласился, и лорд Бэрли, легко разгадав заговор, хотя
и не догадываясь о его истинных размерах, сообщил о нем королеве,
вследствие чего герцога арестовали, подняв ночью с постели, и всех его слуг
заключили в тюрьму.
Этот роковой удар сокрушил все надежды. Слуги предали его, и все
письма, написанные и полученные им в связи с заговором, многие из которых он в
свое время приказал сжечь, были теперь предъявлены ему. Сама его
щедрость оказалась преступной, и некоторая сумма, посланная им графине
Нортумберленд, которая бедствовала в изгнании вместе с мужем, стала одним из
пунктов обвинения. Он был осужден и выслушал приговор с мужеством, до
слез потрясшим лорда Шрусбери, который его оглашал.
Леди Скруп, вне себя от отчаяния, бросилась в ноги королеве, моля ее за
брата, но смогла добиться лишь отсрочки казни: Бэрли сумел внушить
Елизавете, что герцог посягал на ее жизнь, и, хотя на суде тому не возникло ни
малейшего подтверждения, ничто не могло разубедить ее.
Но каково же было положение королевы Шотландии сейчас, когда таким
образом замкнулся круг ее несчастий? Изгнанница из своей страны, пленница
в чужой, жена — без права на это имя, мать — не известная своим детям.
Судьбу ее завершил смертный приговор, вынесенный ее мужу, и с мучительной
болью она сознавала, что это она занесла над ним топор, который никакие
слезы не помогут ей отвратить. В отчаянии она умоляла леди Скруп убедить
королеву, что не только добровольно соглашается остаться ее пожизненной
пленницей, но и откажется от своих прав на английскую корону, если только
ее сестра (как была она вынуждена именовать Елизавету) освободит герцога
Норфолка и восстановит его в прежнем достоинстве. Усмотрев в этом
предложении хитрую уловку, Елизавета лишь поняла из него, как сильна
сердечная привязанность Марии. Даже всепобеждающее красноречие Лейстера не
помогло: самосохранение было несокрушимым жизненным принципом
Елизаветы.
Герцог был обезглавлен четырнадцать лет тому назад, когда вам, мои
милые дети, за кого он заплатил жизнью, было по два с половиною года. Он
умер, как и жил, — с достоинством и честью.
Никогда еще ни одного вельможу не оплакивали так: он был любим про-
стым людом за отвагу, щедрость и благожелательность, а равными — за то,
что не чувствовал своего превосходства, чем был защищен от зависти, и был
одинаков в обращении со всеми, вызывая этим восхищение. Он был первой
жертвой королевы, и она не могла избрать жертву, чьи достоинства
убедительнее доказали бы, как высоко она ценит собственную особу.
Леди Скруп, слишком поздно проникшись отвращением к лживости
двора, скорбя об утрате обожаемого брата, вернулась сюда вместе с мужем,
который отказался от своих придворных должностей. Ее телу сообщились
страдания угнетенного рассудка, здоровье ее пришло в упадок, появились
симптомы недуга, который впоследствии свел ее в могилу.
Изменился и ее характер. Это Убежище, совсем недавно
представлявшееся ей ужасным подземельем, теперь казалось, как и мне, тихим приютом,
скрывающим от бед и забот жизни. Она проводила многие дни (и проводила
бы все, если бы это не огорчало так ее мужа), проливая слезы над вами,
отыскивая в чертах Матильды кроткую красоту своей подруги, а в Эллинор —
покоряющее обаяние брата. Именно ей вы обязаны этими драгоценными
портретами.
Лишенная всякого общества, королева Шотландии предалась
беспросветному отчаянию. Не было надежды, что смягчится суровость ее заточения,
некому ей было выплакать свое горе; вместе с Норфолком умерла надежда на
свободу, но в то же время и желание свободы — что был теперь для нее весь
мир, который он более не украшал собою? Увы, не горше ли было бы для нее
обрести трон, который она не могла более надеяться разделить с ним?
Елизавета, которую с той поры уже никогда более не покидал страх, ото