Выбрать главу

нет! Это правда — своим существованием я была обязана другой, но та,

которой я была обязана лучшей частью этого существования — развитием ума,

воспитанием тех чувств, что делают нас ценными для самих себя и для

общества, — прежде всех имела право на мою любовь и признательность — до

самого смертного часа. Этот час приближался. Каждый миг уносил малую

частицу бренной оболочки миссис Марлоу. О ты, святое создание! Женщина,

угодная Богу! Могу ли я вспоминать то время, когда Он призвал тебя к Себе,

и не проливать потоков бессильных слез? Нет, никогда, никогда не иссякнут

они, эти себялюбивые слезы.

Она передала нам шкатулку, где хранились упомянутые ею письма, а

также различные свидетельства, подписанные ею и леди Скруп, и украшения,

которые носила в юности. Потом, с нежностью поручив нас заботам отца

Энтони, она присоединила свой голос к его молитве в окружении своей маленькой

семьи и на полуслове скончалась.

О сударыня, как странен, как ужасен был для меня этот миг! Впервые

видела я, как Смерть уносит существо, бывшее мне дороже себя самой.

Жилище наше стало теперь поистине уединенным, и как торжественно было

воцарившееся в нем молчание! Какую необъятную пустоту оставляет в сердце

первый взрыв осмысленного горя! Никогда более не услышим мы голоса, что вел

нас по жизни; закрылись глаза, которым никогда более не открыться. Всему

облику сообщается та ужасная бледность, что увеличивается с каждым

мгновением и входит в душу скорбным напоминанием. Эти печальные мысли

приходят не всякий раз: некоторые утраты лишают нас способности размышлять

и жаловаться; охваченные горечью и отчаянием, мы испытываем лишь муку,

недоступную выражению.

Попытка перенести останки миссис Марлоу в часовню могла привлечь

внимание королевских должностных лиц. Тайна нашего Убежища была

известна лишь трем слугам, и сохранить ее было необходимо. Поэтому могилу

выкопали в келье отца Энтони, куда он и перенес тело, завернутое в белое

покрывало и увенчанное недолговечными цветами этого мира как символом

того неувядаемого венца, что ожидает всех, кто был тверд в добродетели.

В юности горе поражает особенно сильно, но оказывается н здо чговечным:

прошло немного времени, и острота нашего горя притупилась. Но наша

уединенная жизнь, лишившись своего украшения, сделалась однообразной,

унылой, противной сердцу. Постепенно мы утратили прилежание к своим

занятиям, более не надеясь на высокую награду, какой всегда бывала для нас ее

похвала. Отца Энтони мы никогда особенно не любили, теперь же — с каждым

днем все меньше. Миссис Марлоу всегда умела влиять на него, смягчая

суровость его манер. Сейчас, когда этого влияния не стало, а нрав его сделался

еще более угрюмым от горестной утраты, он превратился в мрачного тирана.

Усилившаяся строгость его надзора за нами тягостно сковывала нас в речах и

поступках, и на обычных совместных трапезах царствовала унылая

отчужденность, причину которой ни один из нас не видел в себе.

Вынужденные скрывать все те мелкие прихоти и желания, которые

прежде высказывали безбоязненно, мы разговаривали с отцом Энтони лишь о

предметах возвышенных и отвлеченных. Дни проходили однообразно и уто-

мительно, но как-то раз Эллинор пришел в голову план, обещавший

некоторое развлечение. Она предложила обследовать ход, ведущий к развалинам,

где мы могли бы, по крайней мере, вдохнуть глоток свежего воздуха и, пусть

недолго, порадоваться хотя бы незначительной новизне. Я охотно

согласилась, так как это место возбуждало мое любопытство с той минуты, как я

впервые о нем услышала. Лето было в разгаре, и мы выбрали для своей затеи

долгие послеполуденные часы, когда можно было не опасаться, что нас

хватятся.

Ход оказался более узким, тесным и сырым, чем другие, но очень

коротким. Мы взяли с собой факел, чтобы разглядеть, как можно выбраться

наружу. Когда мы приблизились к концу коридора, я обнаружила ряд небольших

отверстий, несомненно, проделанных для удобства скрывающихся. Велев

Эллинор подождать, я выглянула в одно из отверстий. За ним, однако, не

оказалось ничего, внушающего опасения. Все, что мне удалось различить, была

длинная полуразрушенная сводчатая колоннада, заросшая кустарником,

оплетенная цветущими ползучими растениями. Между колоннами густо и высоко