нет! Это правда — своим существованием я была обязана другой, но та,
которой я была обязана лучшей частью этого существования — развитием ума,
воспитанием тех чувств, что делают нас ценными для самих себя и для
общества, — прежде всех имела право на мою любовь и признательность — до
самого смертного часа. Этот час приближался. Каждый миг уносил малую
частицу бренной оболочки миссис Марлоу. О ты, святое создание! Женщина,
угодная Богу! Могу ли я вспоминать то время, когда Он призвал тебя к Себе,
и не проливать потоков бессильных слез? Нет, никогда, никогда не иссякнут
они, эти себялюбивые слезы.
Она передала нам шкатулку, где хранились упомянутые ею письма, а
также различные свидетельства, подписанные ею и леди Скруп, и украшения,
которые носила в юности. Потом, с нежностью поручив нас заботам отца
Энтони, она присоединила свой голос к его молитве в окружении своей маленькой
семьи и на полуслове скончалась.
О сударыня, как странен, как ужасен был для меня этот миг! Впервые
видела я, как Смерть уносит существо, бывшее мне дороже себя самой.
Жилище наше стало теперь поистине уединенным, и как торжественно было
воцарившееся в нем молчание! Какую необъятную пустоту оставляет в сердце
первый взрыв осмысленного горя! Никогда более не услышим мы голоса, что вел
нас по жизни; закрылись глаза, которым никогда более не открыться. Всему
облику сообщается та ужасная бледность, что увеличивается с каждым
мгновением и входит в душу скорбным напоминанием. Эти печальные мысли
приходят не всякий раз: некоторые утраты лишают нас способности размышлять
и жаловаться; охваченные горечью и отчаянием, мы испытываем лишь муку,
недоступную выражению.
Попытка перенести останки миссис Марлоу в часовню могла привлечь
внимание королевских должностных лиц. Тайна нашего Убежища была
известна лишь трем слугам, и сохранить ее было необходимо. Поэтому могилу
выкопали в келье отца Энтони, куда он и перенес тело, завернутое в белое
покрывало и увенчанное недолговечными цветами этого мира как символом
того неувядаемого венца, что ожидает всех, кто был тверд в добродетели.
В юности горе поражает особенно сильно, но оказывается н здо чговечным:
прошло немного времени, и острота нашего горя притупилась. Но наша
уединенная жизнь, лишившись своего украшения, сделалась однообразной,
унылой, противной сердцу. Постепенно мы утратили прилежание к своим
занятиям, более не надеясь на высокую награду, какой всегда бывала для нас ее
похвала. Отца Энтони мы никогда особенно не любили, теперь же — с каждым
днем все меньше. Миссис Марлоу всегда умела влиять на него, смягчая
суровость его манер. Сейчас, когда этого влияния не стало, а нрав его сделался
еще более угрюмым от горестной утраты, он превратился в мрачного тирана.
Усилившаяся строгость его надзора за нами тягостно сковывала нас в речах и
поступках, и на обычных совместных трапезах царствовала унылая
отчужденность, причину которой ни один из нас не видел в себе.
Вынужденные скрывать все те мелкие прихоти и желания, которые
прежде высказывали безбоязненно, мы разговаривали с отцом Энтони лишь о
предметах возвышенных и отвлеченных. Дни проходили однообразно и уто-
мительно, но как-то раз Эллинор пришел в голову план, обещавший
некоторое развлечение. Она предложила обследовать ход, ведущий к развалинам,
где мы могли бы, по крайней мере, вдохнуть глоток свежего воздуха и, пусть
недолго, порадоваться хотя бы незначительной новизне. Я охотно
согласилась, так как это место возбуждало мое любопытство с той минуты, как я
впервые о нем услышала. Лето было в разгаре, и мы выбрали для своей затеи
долгие послеполуденные часы, когда можно было не опасаться, что нас
хватятся.
Ход оказался более узким, тесным и сырым, чем другие, но очень
коротким. Мы взяли с собой факел, чтобы разглядеть, как можно выбраться
наружу. Когда мы приблизились к концу коридора, я обнаружила ряд небольших
отверстий, несомненно, проделанных для удобства скрывающихся. Велев
Эллинор подождать, я выглянула в одно из отверстий. За ним, однако, не
оказалось ничего, внушающего опасения. Все, что мне удалось различить, была
длинная полуразрушенная сводчатая колоннада, заросшая кустарником,
оплетенная цветущими ползучими растениями. Между колоннами густо и высоко