двинулась с места, но тут какой-то шум совсем рядом, в чаще деревьев, которые
в этом месте росли очень густо, встревожил меня. Голос, звук которого
мгновенно проник в мое сердце, почтительнейшим образом умолял меня
остановиться. Я хорошо понимала, что должна бежать прочь, но меня неодолимо
влекло посмотреть на человека, которому принадлежал этот голос, и,
невольным движением повернув голову, я взглянула через плечо. Он к этому
времени уже пробрался сквозь кустарник, преграждавший ему путь, и я поняла,
что не могу скрыться иначе, как выдав секрет, который должна была
непременно хранить. Мой нерешительный вид и очевидная готовность в любую
минуту обратиться в бегство заставили его приближаться ко мне почтительно и
смиренно, но, заметив мою новую, почти не осознанную попытку бежать, он
тотчас остановился.
— По какой бы причине, — сказал он, — природа ни скрыла в этом
забытом уголке свои прелестнейшие создания, позвольте мне, милые дамы,
воспользоваться этой счастливой случайностью. Поверьте, перед вами человек,
которому так нужны ваши сочувствие и помощь, что он не дерзнул оскорбить
вас, даже если бы это намерение могло закрасться в его сердце, не способное
на такую бесчеловечность. Поэтому умоляю вас — судите о моих намерениях
по своим, и если вам известно какое-нибудь убежище (и вас, в отличие от
меня, не привели сюда несчастные обстоятельства), позвольте мне укрыться в
нем от убийц, слишком многочисленных и хорошо вооруженных, чтобы
отвага могла спасти мне жизнь.
Наружность того, кто произнес эти слова, сообщала им ни с чем не
сравнимую силу воздействия. Казалось, расцвет молодости был для этого человека
позади, но время сохранило его красоту, не дав ей поблекнуть. Высокий рост
и безупречное сложение придавали величавость его осанке, и лишь кротость
голоса и взора смягчали царственность облика. У него была гладкая смугло-
коричневая кожа, большие глаза — темные и блестящие; волосы,
подстриженные с утонченным изяществом, подчеркивали гармоничность его черт. На
нем был наряд из сизого бархата, отделанный белым атласом и серебром; с
плеча на алой златотканой перевязи спускался портрет-миниатюра. Орден
Подвязки и неизвестный мне иноземный орден указывали на то, что
положение его отвечало значительности облика.
Изумление, тревога, стремительно промелькнувшая череда мыслей,
мгновенно сменяющих одна другую, невыразимых словами, привели меня в
смятение, лишили дара речи, тогда как Эллинор, не в пример мне прекрасно
владевшая собой, взяла на себя труд ответить незнакомцу, направив его к келье
отца Энтони и заверив, что в настоящую минуту это — все, что мы можем для
него сделать.
— Ах, Эллин! — вскричала я, порывисто схватив ее за руку. — Но ведь
тогда ему придется возвращаться, и его убьют!
Пораженная собственной горячностью, я потупилась, и предательский
румянец смущения покрыл мое лицо, вспыхнув еще сильнее, когда незнакомец взял
мою руку и с грацией, никогда прежде мною не виданной, склонился над ней.
— Сударыня, во всяком случае, я навсегда в долгу перед вами за ваше
великодушное намерение. Но сейчас нельзя терять ни минуты. Скройтесь,
умоляю вас, пока еще можно. Злодеи, что гонятся за мной, могут не пощадить ни
вашей молодости, ни вашей красоты, ни вашей невинности, а ничто так не
отяготит моего несчастья, как сознание навлеченной на вас беды. Если Богу
угодно будет продлить мои дни, мне, быть может, удастся убедить вас, что
тот, кого вы пожелали спасти, не был недостоин вашей заботы. Если же,
напротив, этот час станет для меня последним, прошу вас лишь об одном, —
сказал он, протягивая портрет, — передайте это королеве, которая, без сомнения,
вознаградит подателя.
Как каждое слово его проникало мне в сердце! Как стремительно развитие
страсти, как в один миг многократно обостряет она разум и чувства! Со всей
яркостью воображения мне представилось, что это в мою грудь направлены
клинки убийц. Страх заслонил собою все соображения осторожности, я лишь
попыталась было проявить осмотрительность, спросив, кто он такой, как
голоса, раздавшиеся совсем близко, заставили меня отказаться от этого
намерения. Не выпуская его руки, в которой он до той минуты удерживал мою, я