развалины, убежденные, что лорд Лейстер скрывается здесь, в особенности
после того, как один из них поднял с земли шляпу (несомненно, уроненную
графом, когда он обратился ко мне) и как, поклявшись, что не уйдут, пока не
отыщут его, они разделились, чтобы продолжить поиски.
Я побледнела при этой ужасной вести, делавшей его уход немыслимым;
но, ожидая во всякую минуту появления отца Энтони, который вряд ли мог
остаться безучастным к тревоге, вызванной появлением убийц, мы порешили
спрятать милорда в комнате миссис Мэрлоу, пустовавшей все это время, где
никто, кроме нас, не стал бы его искать.
Уже наступил вечер, и так как от нашей служанки, обремененной годами
и недугами, было бы больше хлопот, чем помощи, мы сами поставили перед
лордом Лейстером ужин, более отвечающий его здоровью, чем аппетиту, все,
что нашлось в нашем Убежище, а затем удалились, чтобы визит опекуна не
застал нас врасплох.
Как ни благосклонна была к нам природа, я бы не хотела внушить вам
мысль, будто удивление, высказанное милордом, объяснялось единственно
нашей красотой, а потому должна здесь заметить, что мы одевались скорее в
соответствии со вкусом миссис Марлоу, чем с модой и обычаем какой-либо
страны, а те наряды, что облекают счастливые сердца, превосходят все
другие в богатстве фантазии. Прилегающий лиф и юбка светло-серого платья
были обшиты по рукавам и подолу узорной бахромой из черного бисера;
стоячий кружевной воротник открывал шею и грудь и завязывался у основания
черными кистями. Густые волосы кольцами спускались на шею и на лоб из-
под камлотовой повязки. Маленькие касторовые шляпки с высокими тульями
и пышными черными перьями довершали наш наряд, одновременно слишком
простой и слишком изящный, чтобы остаться незамеченным. Совершенство
платья — в его простоте, и в описанном мною наряде Эллинор была
прекраснее, чем в любых парадных одеждах, присущих кичливой роскоши. Ее
живой, лукавый взгляд говорил о наблюдательности, но при этом был полон
добродушия; гладкую, нежную кожу, повинуясь биению сердца, окрашивал
тонкий переменчивый румянец; стан был строен, а обращение неизменно
привлекало к ней сердца, заставляя любить почти так же, как любила я. Но мне нет
нужды долго распространяться о характере моей Эллин: хотя сейчас речь не
о нем, он вскоре потребует вашего внимания и сочувствия в тягчайших
жизненных испытаниях.
Любовь — мать притворства, сударыня. Когда мы расстались с лордом
Лейстером, я попыталась, умалчивая о своих чувствах к нему, дознаться о
чувствах сестры, так как, совершая извечную ошибку тех, кого впервые
посетила страсть, я была убеждена, что человек, покоривший мое сердце, так же
властен и над сердцами всех женщин. В таких случаях с каждым взглядом
возрастает страх: мне не переставало казаться, что в ее глазах я читаю
мысли, пугающе сходные с моими, однако выраженная ею живейшая
озабоченность по поводу нашей неосторожности, Которая, как ей ясно представлялось,
отдавала нас во власть фаворита Елизаветы, вызвала у меня сомнения: хотя
подобная мысль и приходила мне в голову, доверие, которое я уже возымела
к его чести, и мучительная тревога за его жизнь делали ее лишь слабым и
отдаленным опасением.
В ту ночь впервые мысли гнали от меня сон. Надежды сменяли одна
другую. Я льстила себя мыслью, что простота моего воспитания и чистота
сердца, столь необычные при дворе, искупают отсутствие того лоска, сообщить
который может только придворная жизнь. Смутность и неопределенность
своего происхождения я ощутила как великое несчастье и, лишив сострадания
своих родителей, перенесла его на себя. И все же, думала я, разве может он
презирать дочь своего друга? Разве обречет меня страдать за
неосмотрительность, в которой нет моей вины? Так буду же судить о его сердце по своему,
которому власть над миром недостаточна для счастья, если не разделена с
ним!
Безмятежный сон сестры успокоил мое сердце, развеяв подозрения. Весь
день я нетерпеливо считала минуты, ожидая, когда лорд Лейстер начнет свой
рассказ. Мысленно я уже перебрала те немногие несчастья, которые могла во-
образить, но так и не сумела представить себе такого, которое в хорошо
управляемой стране могло заставить человека столь высокого положения