небрежение. Общество сменилось для меня одиночеством, жизнь при дворе —
пребыванием в своих апартаментах: я один составлял себе компанию. Все эти
годы я руководствовался не великодушием, а тщеславием, и из тех людей,
что меня окружали, никто меня по-настоящему не любил, зато все мне
завидовали и теперь радовались моей опале и высмеивали мои честолюбивые
замыслы.
Что сказать вам, милые дамы? Приписать ложные мотивы своим
поступкам или признаться в грехах, которые, быть может, извинит моя тогдашняя
молодость? Мне следует быть откровенным с вами, как бы ни повлияла моя
откровенность на ваше отношение ко мне.
Решившись любой ценой посрамить своих врагов, я написал королеве,
заверяя ее, что почетные должности, которыми она удостоила меня, стали мне
тягостны, поскольку я лишился ее расположения, и если моя вина (как ни
невольна она) не заслуживает прощения, я прошу позволить мне сложить все
мои полномочия и удалиться в Кенильворт. Это письмо мне удалось
самолично подать ей в Великолепных Садах, и, отнюдь не объявив мне сурового
приговора, она изволила, проливая слезы, упрекнуть меня в непостоянстве моей
привязанности. В ответ на это я достал портрет королевы Шотландии и
швырнул его в Темзу, умоляя Елизавету похоронить вместе с ним память о
моей вине. Она пожаловала мне руку для поцелуя, и, восстановленный в ее
милости, я имел честь эскортировать ее к придворным.
Моя опала дала мне полезный урок: употреблять свои силы на служение
лишь достойным — только так можно сохранить друзей и не обрести врагов.
Я научился верно судить об окружающих меня людях, презирать их лесть и,
не возносясь слишком высоко, лишать их возможности, при неблагоприятных
поворотах судьбы, сбросить меня слишком низко. Парламент настоятельно
побуждал королеву к браку, и она обещала обдумать это предложение. Ее
сердечная расположенность позволяла мне надеяться, что она придет к
заключению, благоприятному для меня, как вдруг несчастный случай
опрокинул все мои планы и надежды, и я повергался в трепет всякий раз, как
королева обращала речь ко мне, боясь услышать из ее уст то самое решение, что
еще совсем недавно было пределом моих желаний.
Сэр Уолтер, глава семейства Деверо, недавно пожалованный титулом
графа Эссекса, был послан в Ирландию на усмирение мятежников и там
женился. Он вернулся ко двору, чтобы представить свою молодую жену, и, едва
взглянув на нее, я ощутил в сердце своем чувство, мне дотоле неизвестное. Я
жаждал быть замеченным ею, завидовал окружившим ее придворным и,
однако, не решался приблизиться к ней, а будучи представлен, произнес свой
комплимент неверным голосом, с видом робким и нерешительным. Холодное
достоинство ее обращения и то, что она, тотчас отвернувшись от меня,
заговорила с лордом Сэндсом, показалось мне оскорбительным до крайности. Я
припомнил все, что говорил и делал, но ни в речи своей, ни в поведении не
найдя ничего необычного, назвал ее про себя избалованной особой, которой
лесть и случайный успех вскружили голову. Я удалился вместе с королевой,
не обращая более внимания на леди Эссекс. На тот вечер был назначен бал, и
я оделся к нему на несколько часов раньше, чем следовало, после чего мне
стало казаться, что часы остановились. Не сомневаясь, что смогу уязвить
леди Эссекс, я решил непременно сделать это, и даже ее муж казался мне
причастным к нанесенному мне оскорблению, хотя упрекнуть его мне было не в
чем, кроме того, что он ее муж. Так или иначе, с удовольствием или с гневом,
но я не мог думать ни о чем, кроме нее, и, хотя оставался дома так долго, что
устал, ожидая назначенного часа, в гостиной у королевы оказался первым.
Королева, узнав, что я пришел, довольная моим вниманием, которое
отнесла на свой счет, послала звать меня к себе в рабочий кабинет. Среди
прочих вопросов она спросила, как понравилась мне леди Эссекс, и мое
нелестное суждение выслушала не без удовольствия: сама будучи мастерицей
язвительно высмеивать, она ценила этот талант в других.
Мы вошли в комнату одновременно с прелестной новобрачной — еще
более прелестной в роскошном наряде. Королева обернулась ко мне (я стоял,
облокотившись о спинку ее кресла) со словами:
— Я думаю, милорд, мне следует взять на себя смелость назначить вас