тревог, провели вечер, исполненный столь утонченного очарования, что, если
бы мне дозволено было пережить заново один вечер в моей жизни, я выбрала
бы этот как самый счастливый.
Честь и интересы милорда требовали его возвращения ко двору, и отец
Энтони, должным образом подготовив брачные контракты, настаивал на
моем согласии. Его требования и желания лорда Лейстера в сочетании с этими
вескими причинами одержали верх над моими представлениями о декоруме,
и брак был заключен, к полному удовлетворению всех присутствующих.
Крайняя необычность положения одна только и могла оправдать такую
брачную церемонию, но я была рождена, чтобы повиноваться. По природе
своей я была тиха и кротка и свои несбывшиеся желания оплакивала
безмолвно. Как только первый порыв счастья сменился раздумьем, мысли о
матери стали все чаще приходить мне на ум. Лишенное ее родительского
присутствия, более того — лишенное ее согласия, мое свадебное торжество
утратило половину своей священной значительности. Я горестно сравнивала ее
судьбу с моей: долгое заточение подорвало ее здоровье, и душа ее утратила
надежду на освобождение, я же, хотя и заточена в более тесных пределах,
обладаю здесь всем, в чем может возникнуть нужда, и согласилась бы
оставаться здесь всегда.
Но честь и благополучие милорда требовали иного. Наш слуга Джеймс
тотчас по окончании свадьбы отправился в замок Кенильворт, который, как
он сообщил, воротясь, находился в руках верных арендаторов, сумевших, из
всех слуг, удержать лишь даму Марджери. Презренное орудие своих
бесчеловечных повелителей, она более страшилась мысли о позорной смерти, чем
сознания совершенного ею преступления, и попыталась окончить свои дни с
помощью остатков снадобья, которое приготовила для своего господина, но
была изобличена, дав тем самым еще одно подтверждение своей вины. В страхе
и отчаянии она исхитрилась ночью удавиться. С ее смертью милорд утратил
одно из доказательств своей невиновности. Его присутствие при дворе стало
настоятельно необходимым. Семья Линерик, получив известие о
прискорбной гибели брата и сестры от слуг-ирландцев, их соучастников в
преступлении, увезла трупы якобы для того, чтобы предать земле, но все еще хранила
их на попечении лекарей, не зная, что предпринять.
Разделив судьбу моего возлюбленного, я не находила покоя даже в его
объятиях: непрестанными увещеваниями я побуждала его к отъезду,
решительно отказываясь сопровождать его, и, хотя из любви ко мне он уговаривал
меня ехать вместе с ним, рассудок подсказывал все опасности такого
решения. Могла ли Елизавета, разгневанная его женитьбой на равной, простить
его, когда он кровно породнился с ней, а как смогли бы мы сохранить тайну,
которую ему с первого взгляда выдали черты моего лица? Не имея иных
желаний, кроме желания провести жизнь рядом с ним, я не нуждалась ни в чьем
более признании и почитании и не прельщалась честью носить титул,
который был дорог мне лишь тем, что принадлежал ему.
Глубокая неприязнь, с которой я была приучена относиться к ныне
правящей королеве, возможно, повлияла на мои решения. Прежде чем отдать руку
лорду Лейстеру, я взяла с него слово, что он никогда не повезет меня ко
двору. Он с готовностью обещал мне это, так как моя просьба отвечала его
намерениям. Скажу более — в этом счастливом союзе любое возникшее у меня
желание, казалось, готово было исполниться. Для своей дорогой матери (о
которой я думала непрестанно, хотя, решая свою судьбу, не могла просить ни ее
совета, ни согласия) я обрела друга в лице фаворита ее несправедливой
соперницы. Я надеялась, что сумею убедить графа приложить усилия к ее
спасению, и мысленно видела себя у ног матери, счастливую тем, что
способствовала ее освобождению. Увы, сударыня, как можно существовать без этих
неясных воображаемых радостей? Все наши действительные удовольствия
неизмеримо уступают им, так как горести, предшествующие и последующие,
побуждают разум вносить в них поправки. Но фантазия, могучая фантазия,
черпает новые силы в каждом разочаровании, и из пепла умирающей
надежды, подобно Фениксу, восстает новая.
Спустя неделю после свадьбы лорд Лейстер отправился ко двору,
пообещав вскоре вернуться и препроводить меня в Кенильворт, где, как он решил,