стер приезжал несколько раз, чтобы распорядиться приготовлениями, а также
чтобы подбодрить и развеселить нас рассказами о том, как его заботами для
нас приготовлены красивые и просторные помещения. В Убежище, до той
поры спокойном и утомительно тихом, царили спешка и суета. Портреты были
вынуты из рам и через келью отца Энтони отправлены в Кенильворт. По
какой странной прихоти любая вещь кажется дорогой нашему сердцу в ту
минуту, когда мы знаем, что должны утратить ее? Мои глаза невольно наполнились
слезами, когда наступил час отъезда. Знакомая с миром не более, чем
младенец, только что появившийся на свет, как могла надеяться я прожить в нем
годы, такие же безмятежно спокойные, как те, что провела в Убежище? Долгая
привычка облекает места очарованием, вернее сказать, это делают
населяющие их люди, мне казалось, что, покидая место, где был предан земле прах
миссис Марлоу, я расстаюсь и с памятью о ней: все вокруг меня было отмечено
какой-либо высокой мыслью или благородным чувством этой прекрасной
женщины. Но я была несправедлива к себе, ибо в сердце своем я пронесла сквозь
все превратности жизни ее возвышенный образ, и только смерть сотрет его.
Расставание с теми, кого любишь, — одно из самых мучительных
испытаний жизни человеческой, но что может делать мучительным расставание с
теми, кого мы не любим? Миг расставания, подобно смерти, стирает в памяти
все неприятности, причиненные ими, и оставляет воспоминания лишь о
добрых поступках. Мы мало теряли, расставаясь с отцом Энтони, но разве мог
он забыть, что теряет в нас? Его преклонные годы и слабое здоровье
требовали внимания к нему людей, движимых чувством уважения, а старания и
заботы, которые он вложил в наше обучение, несомненно, давали ему право на
нашу почтительную признательность. Я испытывала к нему более теплое
чувство, чем сестра, ибо он способствовал моему счастью. Я присоединила свой
голос к уговорам великодушного лорда Лейстера, убеждавшего его поселиться
уединенно в Кенильворте. Но отец Энтони, хотя, казалось, и был глубоко
тронут прощанием с нами, остался тверд в своем решении окончить дни там, где
скончалась его сестра. Джеймс оставался прислуживать ему, й Алису,
больную и немощную, перенесли в карету, увозившую нас.
С собой из Убежища мы не брали ничего, кроме своих украшений,
оставив в нем всю мебель для тех несчастных, которых отец Энтони в будущем
может счесть возможным приютить там.
В вечерних сумерках мы подъехали к замку Кенильворт, где были
встречены женой управляющего и ее дочерьми. Не ведая о разнице в нашем
положении, они обращались с нами как с молодыми особами, надеявшимися
получить от щедрот их господина приличное содержание. Я, хотя и согласилась
играть эту роль, была неприятно поражена вольностью их обращения. Я
могла бы снизойти до них, но оскорбилась тем, что они пытаются возвыситься до
меня. Однако я быстро овладела собой. «Так нужно лорду Лейстеру, и я
приму это с радостью» — таков был мой неизменный довод, обращенный к себе.
Миссис Харт (так звали жену управляющего) хвастливо разглагольствовала о
своем господине, его характере, его качествах, его великолепии, назойливо
привлекая наше внимание к разнообразным украшениям галереи и комнат, и
поминутно оглядывалась на нас, самодовольно ожидая увидеть
подобострастный восторг и удивление людей, непривычных к роскоши. Равнодушие, с
которым мы смотрели на окружающую обстановку, оскорбляло ее чувство
собственной значительности; она неприязненно замкнулась в себе и остаток
вечера провела в холодном и надменном молчании. Ее дочери, не более
приветливые, чем она, мрачно оглядывали наши платья и перешептывались между
собой, исключив нас из общего разговора.
Так я вступила в дом, где вправе была стать хозяйкой. Сердце мое
сжалось. Мне стало казаться, что я уже низведена до положения прислуги, что
лорд Лейстер пренебрег мной. Непривычная к соблюдению
предосторожностей, необходимых для сохранения тайны, я желала, чтобы он при встрече
принял меня в свои объятия. Я взглянула в глаза Эллинор, боясь прочесть в
них упрек в том, что невольно подвергла унижению дочь королевы
Шотландии, но моя милая сестра, из деликатности не желая усиливать мое душевное
смятение, сохранила свой веселый и приветливый тон и применилась к