несравненная красота была наименьшим из ее достоинств, наблюдать ее очарование,
увядающее в восемнадцатилетней неволе, разделить с ней ее страдания,
убедить ее, что дети, никогда не видевшие своей матери, могут нежно любить ее.
Увы, сударыня! Этим мечтам не суждено было исполниться. Ле Валь
убедился, что стража или слишком честна, или слишком боязлива, чтобы
позволить кому бы то ни было беседовать с королевой. Единственное, чего можно
было добиться подкупом, это возможности увидеть королеву из
зарешеченного окна во время ее прогулки в маленьком садике. Известие поразило нас
отчаянием, но мы ухватились и за эту дарованную судьбою милость. Но чего
заслуживала, в наших глазах, вероломная женщина, так обращавшаяся с
равной себе, своей родственницей, своим другом!
Нас проводили к окну, где позволили остаться одним. Мы увидели, как
она идет по дорожке. Но, Боже, как она переменилась и, несмотря на это, как
была пленительна! Сырые покои подорвали ее здоровье: ее прекрасные руки
лежали на плечах двух служанок, без помощи которых она не могла
передвигаться. Бледное лицо, не утратившее былой красоты, несло на себе печать
смирения. Ее царственной осанки не могло скрыть простое лиловое одеяние, а
ее прекрасных волос — спускающееся на лоб покрывало, четки и крест были
единственным украшением, но неподдельное благочестие и терпеливая
покорность соединяли в ее облике святую и королеву, придавая ему неземное
очарование. Наши чувства невозможно описать — так сильны они были, так
стремительно сменяли друг друга: мы рыдали, бессвязно восклицали, бились
о решетку окна, словно надеясь с помощью некой сверхъестественной силы
сокрушить ее. Видеть свою мать так представлялось мне более
непереносимым, чем не видеть вовсе. Слезы мешали смотреть на нее, но я боялась хоть
на миг отвести взгляд, отдавшись на волю слез. Она проходила под окном, у
которого мы стояли, и наши руки, протянутые в мольбе сквозь решетку,
привлекли ее внимание. Взор ее дивных глаз, с их обычным выражением
неземного спокойствия, обратился к нашему окну — я хотела заговорить, но язык
не повиновался мне. Увы! Этот благословенный взгляд, исполненный
доброты, был первым, последним и единственным, которым нас одарила мать.
Когда она отвела глаза, душа моя осталась в ней; силы покинули меня, и в
беспамятстве я склонилась на грудь сестры.
Подозрения такого рода сделали бы наши частые поездки туда опасными
для моего супруга, но эта краткая сцена пробудила во мне чувства, хотя и
менее сильные, чем любовь, однако не менее стойкие, и эти чувства отравляли
для меня самые счастливые часы. Горькие слезы, оставлявшие след на щеке
моего возлюбленного Лейстера, когда он с нежными словами прижимал меня
к груди, одни только и выдавали мои мысли: я приносила меньший долг в
жертву большему. Эллинор, моя милая Эллинор, была моим единственным
советчиком. Мы проводили дни, строя тысячи планов и горько плача по
вечерам, убеждаясь в их неисполнимости. Частое отсутствие моего мужа
оставляло мне слишком большой досуг для этого печального занятия, но пылкая
страсть побуждала его изыскивать любую возможность хоть самое малое
время побыть со мною, и я трепетала при мысли, что эти беспрестанные поездки
привлекут внимание Елизаветы, которая с некоторых пор была нездорова и
тем более склонна замечать все проявления невнимания со стороны своего
фаворита. Но лорд Лейстер никогда не терпел докучливого надзора, а порой
позволял себе проявлять некоторые признаки холодности, делая это из
самых великодушных побуждений, ибо моя жизнь в его отсутствие не имела
иной радости, кроме надежды вновь свидеться с ним. Когда его не было, я в
унынии бродила по комнатам, всюду встречая лишь роскошь и одиночество,
но как только он появлялся, радость и музыка воцарялись в замке, каждая
комната, казалось, обретала гостя, каждый слуга — предмет радостных и
неусыпных забот. Свои частые отлучки милорд объяснял королеве страстью к
охоте, что совсем не отвечало его поведению: он все время проводил в нашем
обществе, почти не покидая замка. Понимая, что рано или поздно это
непременно будет замечено, я научилась хорошо ездить верхом и часто просила
его сопровождать нас из простой осмотрительности. Чтобы мы не слишком
утомлялись, милорд обычно приказывал разбить в лесу шатер с угощением, и