Елизаветы, безмерную тревогу — в сердце человека, в ком была вся моя
жизнь, а в сердце другого человека — страсть, истребить которую смогла
лишь холодная рука смерти. Я говорю о любезном Сиднее, который, в
восхищении от того, что девушка, очаровавшая королевский двор, оказалась той,
чьи черты неизгладимо врезались ему в память, всецело и пылко отдался
своей склонности.
Как только самообладание вернулось ко мне, я стала пристально
наблюдать за королевой. После того как обнаружилось наше присутствие, она сиде-
ла, погрузившись в глубокое раздумье, время от времени внимательно
всматриваясь в нас, а затем с живостью устремляя пытливый взгляд на Лейстера. Я
всеми силами старалась спокойно встречать направленный на меня
испытующий взор, но всякий раз само усилие выдавало меня и предательский
румянец заливал лицо, когда ее внимание обращалось ко мне. Безразличие,
проявленное королевой к музыке, заставило восторженные восклицания
смолкнуть, и вскоре нам было позволено удалиться. Сидней, принесший эту весть,
горячо извинялся за то, что невольно смутил нас, сделав предметом
всеобщего внимания. Он навсегда дал мне повод горько жалеть о проявленной им
чрезмерной услужливости, хотя и был вынужден к этому приказанием своей
повелительницы; однако ненавидеть Сиднея было немыслимо. Высокое
благородство и мужество сочетались в нем с утонченным изяществом и
спокойным нравом, над которым не властны были любые жизненные невзгоды. Да,
любезный Сидней, эту справедливую дань приносит Матильда твоим
достоинствам: из всех ее несчастий больнее всего ее ранит то, что она сделалась
несчастьем для тебя! Наше, на посторонний взгляд, зависимое положение ни
разу не побудило сэра Филиппа отказать нам в той почтительности, которая у
человека достойного неотделима от самоуважения. Она соединялась с
вежливостью, всегда приличествующей по отношению к женщине, с волнующим
поклонением, которое возвышает предмет его. Всякий муж, менее
боготворимый, чем лорд Лейстер, имел бы основания страшиться такого соперника.
Лишь в ночные часы могли мы теперь обмениваться мыслями, и с болью в
сердце я видела, что душевное спокойствие моего супруга разрушено
королевским посещением. Сердечная угнетенность, объяснить которую он был не
в силах, наполняла собою эти часы, и, вместо того чтобы употребить их на
создание какого-нибудь разумного плана, мы проводили их в молчании,
вздохах и слезах, сменивших нашу былую взаимную нежность.
Елизавета, вопреки возрасту и здравому смыслу, тешилась
романтическими пристрастиями, не совместимыми ни с тем, ни с другим. Не довольствуясь
своим поистине недосягаемо высоким положением, она притязала на
богоподобное величие, каким наделяла ее поэтическая лесть. Во время своего
пребывания в замке она пожелала именоваться Девой Озера, и ни единая
малость из того, что могли изобрести искусство и приобрести богатство, не была
упущена при устройстве разнообразных празднеств. Лодка в форме
раковины с троном посредине перевозила королеву на остров, где я, в толпе других
девушек, одетых нереидами, встречала ее. Мы вели ее в грот, убранный
морскими раковинами и зеркалами, и в корзиночках, сплетенных из водорослей,
подносили ей кораллы, жемчуг, янтарь и другие драгоценные дары моря, а
вокруг звучали громогласные славословия, столь вычурные и неоправданные,
что мы с трудом удерживали улыбки при виде того, с какой глубокой
серьезностью она их выслушивает.
Я с удивлением видела, как страшится лорд Лейстер того, что взгляд
любого равнодушного наблюдателя может проникнуть в тайну, разгадка
которой представляла интерес лишь для Елизаветы. Такова слабость, свойствен-
нал многим, — направлять внимание и заботы лишь на предметы
малозначительные, тогда как самые важные и главные застают нас врасплох. Я же,
напротив, во всякую минуту ощущала себя под недобрым и пристальным оком
непреклонной, всевластной соперницы. Все дамы двора, якобы желая
сблизиться со мной и Эллинор, постоянно пытались дознаться, каково наше
истинное положение, и чувствуя сама, как робки и несвязны наши ответы, я
испытывала безграничный ужас перед их повелительницей. С нас, ничтожных
прислужниц во всех ее увеселениях, она ни на миг не спускала глаз и, даже не