давая себе труда вымолвить слово, казалось, подстрекала нас к ропоту
своими бесконечными прихотями. В такие минуты любовь, стыд и самые мрачные
опасения, отражаясь в лице лорда Лейстера, говорили языком, понятным во
всех странах, и Елизавета, уверясь, вне всяких сомнений, что здесь что-то
кроется, как-то раз оставила свиту в одном конце галереи и удалилась в другой с
моим супругом, чтобы, как я мгновенно предположила, учинить ему допрос.
Судьба моей матери вновь со всей яркостью представилась мне. «Ах, зачем, —
подумалось мне, — покинула я счастливое уединение, в которое она меня
поместила? Я только сгубила предмет моей сердечной привязанности и предала
себя в руки неумолимой гонительницы, которая может теперь сделать свое
злое дело, даже не возбудив ничьих подозрений». Не замечая окружающей
меня веселой толпы придворных, я наблюдала, как мой супруг отвечает на ее
нетерпеливые расспросы с видом нерешительным и беспокойным.
Разговаривая, он не отрывал от меня глаз с тревожным выражением человека,
стремящегося взглядом передать то, что не надеется дать вам понять иным
способом. Дабы не совершить какой-нибудь ошибки, я хотела удалиться, как вдруг,
возвысив голос, лорд Лейстер направился к нам.
— Слушайте и запоминайте, что я стану говорить, — прошептал он, подводя
меня и сестру к сидящей поодаль королеве. — Я более удивлю этих молодых
девушек, — продолжал он громким голосом, — известием об их
происхождении, чем удивил я Ваше Величество. Нет нужды сообщать им изложенные
мною причины, по которым оно хранилось в тайне. Для них будет довольно
чести и радости узнать, что они — дочери дома Дадли и пользуются
милостивым покровительством своей повелительницы.
Видя, что он преклоняет колено, мы, всей душой противясь этому,
последовали его примеру и поцеловали роковую руку, величественным жестом
протянутую нам. Королева объявила, что делает нас своими фрейлинами,
включает в свиту и завтра утром забирает с собою в Лондон. Лорд Лейстер,
довольный тем, что сумел уклониться от всех ее подозрений, даже не
догадывался, какую ловушку расставил для своего сердца, отдав нас в руки
Елизаветы, чья непревзойденная хитрость подсказала ей, выразив доверие к его
невероятному вымыслу, воспользоваться им, чтобы разлучить нас, чего она не
смогла бы добиться никаким иным способом.
Лишь в час отдыха лорд Лейстер смог вполне открыться мне. Из рассказа
я поняла, что Елизавета столь решительно приступила к нему с расспросами,
убежденная в превосходстве нашего истинного положения над занимаемым,
что он не мог надеяться избавить нас от жесточайших унижений иначе, чем
сделав ей ложное признание. Его осенила мысль, что его брат, лорд Гилфорд,
мог жениться на леди Джейн Грей за год до того, как два герцога сочли
благоразумным обнародовать свой политический союз. Тогда, как сообщил
Лейстер королеве, несчастная леди Джейн и подарила жизнь нам обеим. Те
же политические соображения побудили семью Суффолк скрывать это
обстоятельство до той поры, пока новая династия не утвердится на троне. Когда
же эта надежда рухнула, наше существование из осторожности продолжали
сохранять в тайне. Тайна эта теперь сокрыта лишь в его груди, откуда —
порукой в том его преданность Елизавете — ничто ее не исторгнет. И если
королева все еще желает оказывать нам покровительство, то благоразумнее будет
дать нам понять, что мы — его собственные внебрачные дочери. На все это
Елизавета отвечала немногословно, но, предоставив ему действовать по
своему усмотрению, настояла лишь на том, что забирает нас.
Ее поведение тотчас убедило меня в том, что она ни на миг не поверила
этому вымыслу, приписывающему нам почти такую же близость к трону,
хотя и по другой ветви, какой мы обладали в действительности. Разве могла бы
она, себялюбивая и завистливая, не потребовать, чтобы ей были
представлены даты, факты, подтверждения и свидетели? Разве не обрекла бы она нас на
судьбу леди Кэтрин, законной наследницы дома Суффолков, которую,
варварски, не по-женски воспользовавшись своей властью, она оторвала, в
расцвете юности, от самых близких и священных человеческих привязанностей и
обрекла на одиночество и заточение только за то, что та осмелилась стать
женой и матерью? Иначе говоря, разве не обрушила бы она на нас всю ярость