своего нрава, если бы не задумала расправиться с нами более верным и
незаметным способом?
Не желая ни единым своим предположением усилить горечь этой минуты,
я бросилась в объятия супруга, молча прижала его к своему сердцу и
вознесла мысленно мольбу к Господу, который один только и мог защитить нас.
Никакие слова не сумели бы так тронуть сердце лорда Лейстера, как тронул его
мой поступок. Он стал обвинять себя в том, что по низкому малодушию
заботился лишь о своей безопасности, и нам с сестрой пришлось многократно
уверять его, что он действовал в высшей степени благоразумно, и только так
удалось примирить его с самим собой.
— Не правда ли, — вопрошал он, — моя Матильда знает, как тяжко
пострадал я сам, лишаясь счастья ее общества? Разве мог я забыть, что не осмелюсь
более радовать свой взор созерцанием ее красоты? Разве мог я забыть, что
все остальные мужчины теперь вольны обожать ее, что ее счастье не более
подвластно Елизавете, чем мое — ей самой? Не знай я, что королева охотно
покарала бы весь свой пол безбрачием, на которое обрекает себя, я опасался
бы, что она станет покровительствовать замыслам Сиднея, но ее страшит
возможность новых притязаний на корону, и потому его страсть станет
предметом мучений лишь для меня одного. Сжалься же надо мной, — продолжал
он, — и неизменной холодностью отвечай его дерзким надеждам. Как скорб-
лю я о том, что и прелестную Эллинор судьба ввергает в бедствия, не дав ей
даже тех утешений, что тебе! Но я надеюсь на ее благородное сердце,
надеюсь, что, по своему выбору и из преданности тебе вступив в этот мир, она
сумеет терпением и осмотрительностью оградить себя от его зла. Нам не скоро
придется беседовать вновь, позвольте же предостеречь вас обеих: никого не
дарите своим доверием, дорожите дружбой с леди Пемброк и ни на миг не
забывайте, что на вас постоянно устремлен взор надменной, ревнивой и
мстительной повелительницы.
Излишнее предостережение! Могла ли дочь Стюартов перестать
страшиться Елизаветы и ненавидеть ее? Могла ли жена, зная, что жизнь любимого
мужа зависит от ее осторожности, осмелиться обнаружить свою любовь?
Обреченная жить в миру, я вступила в него с предчувствиями столь же
печальными, сколь печальна была моя последующая судьба. Не смея даже
взглядом выразить свое горе, я рассталась с гостеприимным домом, где
опрометчиво надеялась провести долгие несказанно счастливые годы. Я
отправлялась в путь без моего супруга и испытывала все терзания любви и разлуки.
«Ах, как неразумны эти бедняки, что взирают на нас с таким восторженным
изумлением! — мысленно восклицала я, когда мы проезжали лежащие на
пути города. — Знали бы вы, какое разбитое сердце облекает этот роскошный
наряд! Знали бы вы мучительную тяжесть цепей, обвивших это сердце,
страдание, что красит румянцем губительной красоты мое лицо, — как
благословляли бы вы милосердного Творца, даровавшего вам покой и неведение!»
Принятые, признанные и окруженные восхищением при дворе, мы вскоре
стали привычными фигурами в свите Елизаветы, и нашему рабству не
виделось конца, пока она жива. Одним из величайших несчастий для меня было
то, что я навлекла на свою Эллинор это бедствие, сносить которое ей
помогала лишь любовь ко мне. По необъяснимому капризу Елизавета, чей взор
всегда был подозрителен, а сердце недоверчиво, избрала своей жертвой
Эллинор, которая в молчаливом негодовании вытерпела от нее сотни
необузданных выходок.
Предположение лорда Лейстера не оправдалось — для меня было
очевидно, что королева поощряет любого претендента на мою руку или руку моей
сестры с несомненной целью: раскрыть тайну, присутствие которой она с
легкостью распознала в его притворном признании. Страсть сэра Филиппа была
мне истинным мучением, и я видела, что вся моя суровость не в силах
истребить надежды, которым покровительствует королева, а высказанная лордом
Лейстером уверенность, казалось, теряла силу по мере того, как мне
становилось труднее разделять ее.
Прекрасная леди Пемброк дарила особым расположением Эллинор, а Роз
Сесил, вторая дочь лорда Бэрли, выказывала безграничную дружескую
привязанность ко мне. Я так глубоко чтила волю своего супруга, что не отвечала