***
Ночная сцена в декорациях специфических наших дальневосточных субтропиков.
Как хорошо поется у костра! Никто этого не знает, кроме племени диких туристов. Сидишь себе на теплом бревне, глядя на лунную дорожку и выкладываешься как умеешь. Все равно тут любой голос и любая песня -- лучше всех. Какая-то грустная песня про то, как мне мама, как мне мама целоваться не велит, звучала каким-то гимном в пронизанной запахами моря и цветов тишине. Мелодия так гремела, раскачивалась и парила, что у меня мурашки по спине бежали. Мы с девочками старательно и предельно жалобно пищали, что любовь кольцо, а у кольца начала нет и нет конца.
Увы, параллельно этой пасторали во мне кричало, между тем, другое. Итак, все приняли как должное мой разрыв с Феликсом и его женитьбу пусть не на Элле, но все-таки на другой. Облегченно одобряют его выбор не в мою пользу. Держатся своего круга, не допуская ни одного исключения. Конечно же, они и сейчас дружат с... семьей моего Феликса. Без меня в ней... Все остальное -- традиционное лицемерие. И я хороша! Кто меня вообще просил говорить про сон и тем более вести все эти все обнажающие вопросы. Чтобы меня же им бить было удобнее...
"Таня, - тормошила меня захмелевшая и за один день загоревшая Варя. -Прочь грусть! Если не хочешь больше петь, надо пить, пока снова петь не захочется." "Я схожу за водой, - поднялась я, хватая ведро. -- Я сегодня еще не носила." "Куда ты ночью? -- лениво возразил Марк со своей подушки в виде обнаженных ляшек соблазнительной Веры, на которых он как-то ненавязчиво и уютно устроился к обоюдному согласию. -- Я завтра сам принесу."
Позади попискивал наш приемник. Лунный свет отбрасывал на узкую тропинку черные тени. Родник журчал уже совсем близко, когда я подняла глаза и увидела темный силует человека сидящего на скале, словно вырезанный на фоне светлого лунного неба из черного картона. Я набрала воду, двинулась было в обратный путь по кромке прибоя, утопая в мягких водорослях, когда сзади раздался шорох. Я вздрогнула и оглянулась на силуэт. Страх тотчас пронизал меня сверху и застрял под ослабевшими коленками -- человек вдруг показался мне раза в полтора больше нормального. Даже в бреду у меня не было таких видений. Во рту его, о, Боже! сверкнул красный огонь... Я решила, что это все мне снится -- ущипнула себя за руку. Нет, так и сидит совершенно неподвижно. И огонь то ярче, то тускнее. Я попыталась позвать наших на помощь, но изо рта вырвался какой-то щенячий визг. Человек на скале вздрогнул, соскочил и пошел ко мне. Только теперь я поняла, что исполинский рост -- просто игра света. Он просто сидел ближе, чем я предполагала. А красный огонь во рту -- банальная сигаретка...
"Кто здесь? -- раздался удивительно знакомый своей необычной густотой бас. -- А ну, кончай придуриваться, в морду дам. Не прячься, я тебя уже вижу. Что?! Иди ты! Таня... А я-то думаю, чьи это глаза во тьме светятся... Ты-то тут откуда, поросенок?"
Вот сволочи эти мои дневные собеседники! Не сказать, что с ними любимец всей нашей группы Леша Горобец, единственный человек, которого все одинаково уважали. Он схватил меня и подбросил как ребенка, поймав огромными красными ручищами: "А я тебя три дня искал через горсправку, - грохотал его бас. -Пошел по одному адресу, а там на меня какой-то криминал вызверился. Я уж решил, что ты вернулась в Ленинград." "Мне, Леш, дали место в общежитии. Мы тут с ребятами из нашего ЦКБ в походе." "В твое ЦКБ меня, представляешь, не пустили. Сначала вроде их моя форма секретности устроила, но когда узнали, что я именно к тебе, то тут же куда-то позвонили и отказали. Что ты там такое страшное для врагов мира и социализма разрабатываешь, поросеночек? Как твои шкуры?" "Шкуры?.." Мои мысли были так заняты новостями о Феликсе, что я тут же подумала, что он шкурами называет... Нет, кто угодно, но не тактичный Лешка! "Как какие шкуры? -- удивился он. -- А твоя курсовая работа по годродинамике, что попала к самому Антокольсому! Китовая кожа для подводных лодок с подсосом пограничного слоя?" "А, гидродинамика!.. Я тут другое, представляешь, изобрела. Тоже для подводных лодок, но я даже тебе ничего не скажу. Меня тут как-то так пуганули, правда по другому случаю!.." "Иди ты! Я всегда говорил, что Смирнова -- голова!" "Ты не хочешь к нашему костру?" "И пожрать дадите? А то я голодный..." "Пошли. Бери мое ведро. Фу, как ты меня напугал, пор-р-осенок!"
Через минуту он выскребывал из котелка остатки каши и обстоятельно отвечал на мои вопросы о ребятах, с которыми мои дневные собеседники не общались. Наконец, я решилась спросить его и о Феликсе. "А что этому поросенку сделается, вытер он платком губы. -- Чуть ли не правая рука у Антокольского. Женился, перебрался к жене. Ты ведь знаешь?" "А ты знаешь, что я тут чуть не сошла с ума и не умерла от горя?.." "Знаю. От него, а он не знаю откуда. Так ведь и он тебя больше всех любит, поросенок." "Ну да! А жену? Как ее, кстати, зовут-то?" "Так это Дина Богун. Ты ее вроде бы тоже знаешь. Вечеринку у Генки помнишь? Ты с ней в шахматы играла, а потом вы ушли вместе." "Дина? Сестра Гены! А он мне сегодня ни слова об этом..." "Так это ж такой народ!.."
Так во-от это кто! Это серьезно. Это не жена не стена, такую не отодвинешь... Да, очень даже умная и обаятельная девуля, брови такие красивые, породистое тонкое лицо, глаза одалиски, кулинар знатный, все ее торт хвалили. На ней было светло-серое платье с короткими рукавами. Мы все белые, а она смуглая, сразу видно, что нерусская какая-то. До чего была, правда, милая девчонка с виноватой какой-то улыбкой. Ничего не пила, молчала, краснела до слез, когда танцевала. Куда мне до нее! Сплошное благородство в голосе и манерах. Вот это соперница, не какая-то Эллочка! Да, вот теперь я все вспомнила. Мы с ней действительно ушли вместе, так как Феликс опекал перепившего Гену. А тут как раз началась дикая буря с холодным ливнем, от которого наши плащи пропускали воду как решето. Она настояла, чтобы я зашла к ним переодеться и просушиться. Квартира -- роскошь, после нашей-то с мамой четырнадцатиметровой комнаты на первом этаже с окнами на помойку во дворе-колодце. Не говоря уж о пяти соседских семьях, совершенно озверевших после десятилетний вынужденного общения на одной девятиметровой кухне. И это все я хотела дать аристократу-Феликсу? Не Динину сдержанную, элегантную, просто скользящую по комнатам маму, а мою истеричную затурканную несчастную мамулю в свекрови.
"Ну чего нос-то повесила, поросенок? -- загремел Леша, обнимая меня за плечи и прижимая мою голову к своей широкой груди. -- Все проходит. Ты в таком райском краю поселилась. Радуйся жизни!" Он все гладил и гладил меня по голове огромной ласковой лапой. Он растерялся от моих рыданий, этот белобрысый мощный добрый Леша, пока перед моими глазами мелькали видения прошлого года.