Так что я так и ковала бы дальше карающий меч коммунизма для родной партии и ее придурков по всему миру, включая врагов моей нынешней "исторической родины". Мне очень нравилась сама моя работа там, а какое это невероятное счастье -- с нетерпением ожидать каждого нового рабочего дня -я поняла только в Израиле, где это счастье потеряла навсегда...
Антокольский плавно вывел меня в срок на защиту, прошедшую на "ура". Конечно, Элла и ее штаб тотчас объяснили мой успех не столько моими новациями в области проектирования подводных лодок, сколько моим платьем-мини, в котором я докладывала, да еще после отпуска в Одессе с ровным черноморским загаром на всем, что открыто для обозрения Ученого совета, не считая моих плакатов. Но и в работе что-то, по-видимому, было ценного, если шобла меня все-таки обокрала, как только внезапно умер Антокольский.
Мой приоритет плавно и ненавязчиво перекочевал к "коллективу соавторов", включая Дашковского и Коганскую. Сделано это было удивительно изящно, легким касанием карманного опытного патентоведа к моей идее. Это очень просто: пишется, что известно, мол, такое-то изобретение некоей Смирновой, в отличие от которого в нашем... И потом -- хоть что поменяй - и в помине нет первоначальной новизны. В результате, когда стали делить немалое министерское вознаграждение, обо мне и не вспомнили.
Впрочем, когда Антокольского не стало, остальные вообще тотчас словно с цепи сорвались. Да еще тут как раз подвернулась очередная "израильская агрессия", а я снова выступила не в ту степь. Даже и не на митинге, а просто на рабочем месте, но в КГБ мне тут же припомнили и 1967 год, и новую фамилию, а потому на этот раз чуть не упекли в родной сумасшедший дом, тем более, что справку эмигранта Гельмута было уже лучше никому не показывать, а свидетелей, если надо, моего душевного нездоровья не убавилось. Скорее всего, просто не решились тронуть таким образом жену видного психиатра, которым к тому времени стал бывший "тюремный хирург" Моисей Абрамович Бергер.
Меня же, естественно, лишили формы секретности и понизили в должности, намекая тем самым, что в здоровом коллективе не место всяким чужакам, что, кстати, и изначально было ясно.
Зато к рыбакам в ЦКБ меня, как кандидата наук, взяли охотно -- к ним никто из более или менее известных специалистов не хотел идти -- не престижно. И во Владивосток я за время своей рыбацкой карьеры ездила довольно часто -- куда же еще!
Когда я впервые попала (спустя десять лет после описанных событий) на знакомую вам сцену, от улицы Мыс Бурный и следа не осталось. Там наслаждались красивой жизнью совсем другие люди - в роскошной гостинице на месте нашего дома. Арина к тому времени уже умерла, как и Гаврилыч, а Николай плотно сидел за разбой -- пришиб все-таки какого-то гада. Ольга не менее плотно жила с приятелем Николая и встретила меня как родную. С ними я с горя от всех этих новостей оттянулась по-русски - так напилась от тоски в проклятый туман, что меня едва откачали.
У рыбаков я придумала с десяток новых приспособлений и ходила в главных конструкторах до самого краха советской власти и распахнутых в Израиль дверей.
***
Наше тут существование так ярко и яростно описали обманутые в самых светлых своих надеждах настоящие писатели, что где уж мне, слабой женщине, тягаться с несгибаемыми членами Союза! Совершенно незаменимыми, по их взаимному мнению, и там, и тут. Эти мои записки - совсем не израильская современная русскоязычная литература, Боже упаси! Это так, не более, чем воспоминания, навеянные случайной встречей с первой любовью через тридцать лет.
Но пару слов придется все-таки сказать под занавес.
Когда мы тут порадовали Сохнут своим появлением, Мише было уже за пятьдесят, но он исхитрился почти сразу устроиться врачом и даже проработал в крупнейшем госпитале около года. Жуткая атмосфера взаимного подсиживания, интриг, ежедневные скандалы истеричных агрессивных родственников больных и постоянная угроза увольнения в первую очередь "русских", в которые тут, на правах "извергов в белых халатах" попали наши вечно и везде нежелательные евреи, медленно, но верно вели его к депрессии.
В конце концов, он плюнул, купил в кредит грузовичок и занялся частным извозом. Моему "братишке" Коле и его собутыльникам из порта и не снилось носить на спине такие холодильники и прочие грузы, что доставляют без каких-либо механических приспособлений на любой этаж наши дипломированные евреи в своей высокоразвитой свободной стране! Зато никаких тебе арабских врачей в еврейском госпитале, которые после Мишиного дежурства принимают больных на арабском языке у арабской медсестры, чтобы специально унизить "русского" врача, никакого истеричного профессора, ежемесячно занятого "ротацией" "русских", и никакой разницы в зарплате с "марокканцами", занимающимся тем же извозом.
Меня же вообще тут никто не принимал всерьез. В Технионе, куда я было сунулась, удивлялись, что я выдаю себя за кандидата наук и к тому же за бывшего главного конструктора. Вообще-то у нас уже иммунитет на такие карот хаимы, гэверет, не надо нам ля-ля... Моветон, понимаете ли, таких женщин не бывает. Скорее всего, при таких следах былой красоты, эта дама свои регалии получила определенным способом, не иначе. Что, в принципе, не поздно попробовать и в Израиле, намекнул мне как-то один бодрый старикашка.
Тем более тут не было спроса на мои же гениальные открытия в области проектирования прочных корпусов подводных лодок. Во-первых, "русских" военных инженеров приехали тысячи и тысячи. И каждый указывал в биографии о своих строго засекреченных, а потому тут недоказуемых крупных проектах и патентах. Во-вторых, своих военных инженеров невпроворот, а рабочих мест для них втрое меньше. Наконец, в-третьих, тут и своих чекистов дохера, и все оберегают собственные секреты, им не до наших стратегических тайн, что так самозабвенно охранял милейший Петр Иванович.
Единственной страшной тайной, интересующей общество в Израиле, как и в любой другой стране благословенного свободного мира, являются не подводные лодки, а то, какие именно кораллы украл очередной высокопоставленный Карл, и с кем, где и, главное, каким именно образом ему изменила его Клара... Все смакуют подробности, называя разнополые органы своими именами. Это вам не Владивосток шестидесятых, где за вполне приличный, не up less, купальник могли запросто из комсомола выгнать...