Наградить его? За то, что он цеплялся за безопасность, которую давали родители и их традиции, даже если сам в них не верил? За то, что разбил ей сердце?
Хоуп заставила себя выровнять дыхание, набрать воздух и потом выдохнуть. Тогда боль стихнет…
— Так Черити вышла за Боннера? — спросила она. Собственный голос показался ей тихим и дребезжащим. — И именно их детей я видела сегодня с Черити?
— На самом деле у них трое детей, — сказала Фейт. — Старшую ты, наверное, не видела. Перл, Ладонна и Адам.
Хоуп хотелось пригнуть голову к коленям, чтобы прекратить нахлынувшее на нее головокружение, но она сказала себе, что после одиннадцати лет отсутствия переживет эти новости. Ее чувства к Боннеру давно уже превратились в полное разочарование, так ведь? Она могла быпредположить, что произойдет нечто подобное.
— У него есть еще жены?
— Ему пришлось жениться на вдове Филдс.
— Потому что…
— Потому что никто больше не хотел этого делать, я думаю. Она подала прошение святым братьям, и они так решили. Это было что-то вроде соглашения.
Хоуп не знала, что и сказать. Несмотря на то что Боннер был восемнадцатилетним мальчишкой, когда они клялись друг другу в вечной любви, она ожидала много большего. Казалось, он никогда не шептал ей во тьме тех слов и никогда не вынашивал планы, которые в итоге привели к страданиям.
— Кроме того, примерно три года назад он женился еще на Джоанне Степли. И уже попросил руки Сары. На будущее, когда она достаточно повзрослеет, — добавила Фейт.
Услышав имя еще одной своей сестры, Хоуп почувствовала, что у нее на голове зашевелились волосы.
— Он хочет получить Сару?
— А почему нет?
— Ейвсего четырнадцать!
— Ейтак хочется получить мужа моложе сорока, что она готова выйти за него немедленно.
Хоуп с отвращением вздохнула:
— Это безумие, Фейт. Она еще совсем ребенок. Когда ей исполнится восемнадцать, ему будет тридцать два. Не так уж далеко от сорока.
— Может, где-то там это и кажется странным, но не здесь. Тебя долго не было.
Слишком долго. Или недостаточно долго. Хоуп не могла решить, что правильней.
— Почему ты вернулась? — спросила Фейт. — Надеялась, что… может быть… Боннер передумает?
Хоуп коснулась своего собственного живота, снова ощущая фантомный толчок ребенка Боннера. Она много думала о Боннере все эти годы, мечтала, что он передумает и найдет ее, что они заберут ребенка и заживут одной семьей. Но она знала, что если у него не хватало мужества уехать с ней, когда на кону была их любовь и ребенок, то оно уже и не появится.
Хоуп ничего не ответила, и Фейт ухватилась за качели.
— Я уверена, что он принял бы тебя назад, — сказала она. — Я видела его лицо, когда Черити сказала ему, что ты была в парке.
— Ты ошибаешься.
— Нет, я видела сожаление и… боль.
Какую бы боль Боннер ни испытывал, она не сравнится с той, что вынесла Хоуп. Она в этом не сомневалась.
— Значит, ты считаешь, что я должна стать его… какой? четвертой женой? — спросила она и горько рассмеялась. — Джед был бы счастлив.
— Это точно, — искренне сказала Фейт.
Хоуп покачала головой:
— Нет, это всегда напоминало бы о том, что я в итоге поступила по-своему. Он не может создать такой прецедент. У него еще остались две дочери, которых можно принудить к нежеланным бракам. Возможно, он даже планирует отдать их Эрвину.
Фейт съежилась.
— Я так не думаю. Ему не слишком нравится, как Эрвин обращается со мной. Где-то в глубине души папа знает, что ты была права насчет Эрвина. Он просто не готов это признать.
Сколько дочерей он готов из-за этого отдать на растерзание?
— Как тебе удалось выскользнуть из дома? — спросила Хоуп. — Не представляю, как Эрвин мог оставить тебя одну, зная, что я в городе.
— Он сейчас с Рэйчел, семнадцатилетней дочкой Тэтчера. Они поженились только неделю назад, и пока она ему не надоела. Он любит молоденьких, Хоуп. Он почти не расставался со мной в первый год после свадьбы. Но потом я забеременела. Мой большой живот кажется ему… непривлекательным, так что он практически всегда спит в другом месте.
— Тебя огорчает, что он уходит к другим?
— Нет, я этому очень рада. Я едва выдерживаю его прикосновения, — сказала Фейт, содрогнувшись.
При мысли, что ее восемнадцатилетняя сестра недостаточно молода для Эрвина, Хоуп ощутила во рту привкус желчи. А может, и от представившейся картины, как он прикасается к Фейт.
— Мы должны вызвать полицию, — сказала она. — Если Рэйчел нет восемнадцати, это считается изнасилованием.
Фейт резко опустила плечи:
— Я не могу так поступить с папой. Это выставило бы церковь в негативном свете и повредило семьям, которые стараются жить по «принципу».
Хоуп хотелось спросить, какая связь между принципом, по которому живут эти люди, и возрастом. Но она понимала, что Фейт испытывает гораздо больше симпатии к верованиям церкви, чем она сама, особенно после столь долгого отсутствия.
— Насильников не должны принимать ни в каком обществе. Даже в таком тесно связанном, как это, — сказала она, придерживаясь логической цепочки, которую Фейт не сможет опровергнуть.
— Не думаю, что его можно назвать насильником, — сказала та. — Рэйчел вышла за него замуж, не особенно сопротивляясь. И он слишком осторожен, чтобы прикоснуться к кому-то, кроме своих жен.
— Ты в этом уверена? А его дети?
— Не думаю, что он мог причинить кому-то из них боль, — сказала Фейт, но ее голосу недоставало уверенности, и Хоуп занервничала еще сильнее.
— Ты рассказывала Джеду о своих подозрениях?
— Каких еще подозрениях? Я же сказала, что не считаю его способным причинить боль кому-то из своих детей.
— Ты боишься, что он может сделать это.
Фейт медлила с ответом.
— Фейт?
— Ну, я уже пыталась поговорить с папой кое о чем сказанном Эрвином, но он не стал меня слушать. Эрвин — его брат, и к тому же набожный.
— Набожный? — фыркнула Хоуп.
— Он притворяется таким, особенно перед святыми братьями. К тому же ты ведь знаешь, что полиция ничего ему не сделает. Ты ведь слышала, как папа говорил уже миллион раз: «Здесь Америка. Преследовать людей за их веру идет вразрез с принципами, на которые опирается эта страна. Мы просто живем по Божьим законам. Мы что, должны забыть Его слова только потому, что кто-то решил, что так надо?»
Хоуп и хотелось бы согласиться, что уважение к свободе веры может быть той причиной, по которой полиция, как правило, не лезла в дела общины. Но она знала, что здесь в немалой степени замешана политика. В 1957 году, в последний раз, когда власти попытались прижать многоженцев, телеканалы стали показывать отцов, которых отрывали от плачущих жен и детей, и общественное мнение быстро обернулось против полиции и ее попыток что-то сделать.
— Полиция вмешается, если мы сможем доказать, что с детьми плохо обращаются, — сказала она.
— В том и проблема. У меня нет доказательств. Только неприятное чувство, что с Эрвином что-то не так.
Одиннадцать лет назад Хоуп уже испытывала подобное чувство. Но по одному только подозрению трудно признать кого-то виновным.
— Знаешь, они любят тебя, — вдруг сказала Фейт, переводя разговор на другую тему.
— Кто? — не поняла Хоуп.
— Папа. Боннер. И может, даже Эрвин.
— Очень в этом сомневаюсь.
— Ну, папа уж точно любит.
— В его сердца нет места ни для чего, кроме веры.
— Я знаю, что он влюблен в церковь. Но ведь он позволил тебе вернуться. Тебе надо только показать ему, что ты раскаиваешься.
Хоуп раскаивалась. Не проходило ни дня, чтобы она не пожалела… что доверилась восемнадцатилетнему мальчишке, который говорил, что любит ее больше жизни. Что не имела денег, чтобы вырастить его ребенка. Но она понимала, что милая и невинная Фейт говорит о другом раскаянии.
— А как же то, что я опозорила отца, как ты сама сказала? Разве Джед сможет простить мне такое?
Если Фейт и услышала в голосе Хоуп сарказм, то никак этого не показала. Она смотрела на старшую сестру с искренней заботой, как и всегда.