— Ты что, пернул?
Я сказал, что нет.
— Тогда что это такое? Елки-палки, несет так, будто канализацию прорвало. — Он понюхал свой рукав, потом нож, потом груду мяса перед собой. — Ф-фу, — передернулся он. — Ох, чтоб меня — да оно тухлое!
Он подошел к заднему бортику кузова и стал перебирать куски мяса, по очереди поднося их к лицу.
— Вот сволочь. Оно отравленное. Это что-то внутри.
Я понюхал свои пальцы, и на меня словно легонько дохнуло могильным смрадом. Это был безошибочный признак разложения.
Неподалеку от нас, на крыльце, громко играло радио. Мэтью заранее откупорил бутылку вина, чтобы дать ему подышать. На маленьком столике, на картонных тарелках, лежали три розовых, сочных стейка размером с настенные часы. Когда мы подошли, Мэтью выкладывал из кастрюльки гарнир — желтый рис.
— Не может быть, — спокойно сказал он, выслушав сообщение Боба. — Мы выпотрошили его идеально. Я уверен. Ничего не пролилось, ты же сам видел.
— Он был больной, — сказал Боб. — Если бы ты его не прикончил, он подох бы сам через день-два.
— Ох, черт. Да с чего ты взял?
— Точно тебе говорю, — сказал Боб. — Я должен был догадаться раньше, когда мы снимали шкуру, а она не отдиралась. Какая-то инфекция сидела в нем, он еле держался на ногах. А как только помер, эта дрянь сразу разошлась по всему телу.
Мэтью потер большим пальцем мясо, которое предназначил для себя, и лизнул сок.
— На вкус нормально, — сказал он. Ловким движением ножа он отрезал узкий розовый сегмент, нацепил его на вилку и потрогал языком. — Все в полном порядке. Ну, может, малость с душком, но дичь — она и есть дичь, ей положено. Что?
Он еще раз лизнул мясо и посмотрел на него оценивающе, как ювелир на драгоценный камень, который ему не удается с уверенностью опознать.
— Яд, — сказал Боб.
— Ничего, завтра еще съездим, — сказал я. — Подстрелишь другого. Нет проблем.
Но Мэтью не слушал. Он чуть наклонил голову и застыл, словно его внимание привлек какой-то звук, раздавшийся в лесу позади хижины. Потом он снова повернулся к столу и сунул вилку в рот.
Перевод Владимира Бабкова.