Придурок.
После этого развернулся и пошел дальше, оставив Дэвида дожидаться окончания его «урока».
Я любил это место по многим причинам, однако подобные лекции в их число не входили. Мессы вгоняли меня в скуку.
Воскресная школа была еще скучнее: многие священники казались отстраненными и равнодушными, а прихожане грешили с понедельника по субботу, чтобы в воскресенье всласть покаяться. Нас окружала сплошная ложь.
Но сама церковь мне нравилась. Тут было тихо. Можно помолчать, и никто не навязывал общение.
Пройдя в заднюю часть храма, я осмотрел четыре исповедальни, проверяя, не горит ли в них свет, означавший, что внутри есть священник. Они все оказались пустыми, поэтому я выбрал самую дальнюю справа. Она была частично скрыта за колонной и ближе всего стояла к витражным окнам.
Я вошел в тесную мрачную кабинку и задернул за собой штору. Меня окутал запах старой древесины, но я уловил еще какой-то слабый аромат. Аромат, напоминавший о природе, ветре и воде.
Сев на жесткий деревянный стул, я посмотрел на затемненную плетеную ширму передо мной, зная, что другая сторона кабинки пустовала. Священники вернулись к своим повседневным обязанностям. Все было именно так, как мне нравилось. Я всегда исповедовался в одиночестве.
Опершись локтями на колени, я склонил голову и сложил ладони вместе. Мышцы моих рук запылали от вынужденного напряжения.
— Простите, Святой Отец, ибо я согрешил, — произнес я тихо, с трудом сглотнув. — Прошел месяц с момента моей последней исповеди.
Я всегда остро осознавал, что без священника внимательнее прислушивался к своим чувствам. Хотите – верьте, хотите – нет, но порой оставаться один на один с собой давалось куда тяжелее. Мне не от кого было ждать прощения, кроме себя самого.
— Знаю, что Вас здесь нет, — сказал я в пустоту. — Знаю, что слишком долго этим занимаюсь, чтобы искать оправдания, но… — я умолк, подбирая слова. — Но у меня получается говорить только тогда, когда никто не слушает.
Сделав глубокий вдох, я почувствовал, как мои оковы рушатся.
— Наверное, мне просто необходимо озвучивать свои мысли, - даже если я не получу дешевого покаяния, нисколько не унимавшего чувства вины.
Я вдохнул аромат свежего бриза. Не знаю, откуда он исходил, но благодаря ему мне казалось, будто я в пещере, скрытый от чужих глаз и ушей.
— В Вас я не нуждаюсь. Мне нужно лишь это место, — признался я. — Что со мной не так, почему мне нравится прятаться?
Почему я так привязан к своим секретам?
Не могу представить, чтобы у Дэвида были секреты. Он не хвастался своими грязными похождениями, но и не утаивал их. Андрей, еще один член нашей стаи, никогда не действовал без подстраховки, поэтому кто-нибудь всегда был осведомлен о его планах. А Кирилл, капитан нашей команды и мой ближайший друг, скрывал от окружающих только то, в чем не мог признаться даже себе.
Но я точно знал, кто я такой. И всеми силами старался никому не показывать свое истинное лицо.
— Мне нравится лгать родителям, — едва слышно прошептал я. — Нравится, что они не знают, чем я занимался вчера, или на прошлой неделе, или чем буду заниматься сегодня. Мне нравится, что никто не догадывается, насколько я люблю одиночество. Люблю драться и посещать приватные комнаты в клубах… — я замолчал, погрузившись в размышления и вспоминая месяц, прошедший с момента моей последней исповеди, и все те ночи, когда пытался забыться.
— Мои друзья оказывают на меня пагубное влияние, но я не против, — продолжил я. — И мне нравится наблюдать.
Я сжал кулак, накрыв его второй ладонью, и выдавливал из себя слова.
— Нравится наблюдать за людьми. Эту новую черту я обнаружил в себе недавно, — я провел рукой по волосам, кончики которых были жесткими от геля для укладки. — Желание стать соучастником, почувствовать то же, что чувствуют они, это даже интереснее, чем непосредственное участие в процессе, — подняв взгляд, я посмотрел на ширму, которую оставил слегка приоткрытой. — А еще мне нравится прятаться. Я не хочу, чтобы мои друзья думали, что знают меня настоящего, понятия не имею, почему, — я задумчиво покачал головой. — Просто некоторыми вещами интереснее заниматься тайно.
Опустив глаза, я вздохнул.
— Но как бы я ни заводился, оставаясь незамеченным, из-за этого мне бывает одиноко. У меня ни с кем нет связи.
Если посмотреть со стороны – это не совсем правда. Кирилл, Андрей, Дэвид… Мы все в той или иной мере были слеплены из одного теста. Нам нравились безумные авантюры, мы жаждали кайфа, который получали только тогда, когда делали что-то запретное. Я любил аморальные занятия, так же сильно, как мои друзья. Но еще… Еще я любил уединение. Больше, чем мои друзья.
Подавив стыд, я очнулся от своих мыслей.
— В общем, я постоянно лгу. Так часто, что не сосчитать.
Всем.
— Помимо этого я большую часть времени злюсь на отца. Я упоминал имя Господа всуе около пятисот раз за последний месяц и занимался сексом вне брака, чтобы хоть как-то разнообразить монотонность каждой свободной минуты, поглощенной непристойными мыслями, — покачав головой, я тихо засмеялся. — Кара меня не остановит, и я не намерен меняться, поэтому…
Поэтому исповедоваться священнику бесполезно. Повторюсь, мне нравилось все делать неправильно.
Хотя признаться в этом было приятно. По крайней мере, я осознавал, что занимался тем, чем не должен заниматься – и на этом стоит остановиться.
Закрыв глаза, я прислонился спиной к стене и просто дышал в тишине.
Черт, я не мог дождаться вечера. Мысли о катакомбах, или кладбище, или любом другом месте, в котором мы окажемся, пробуждали во мне голод. Моя маска, страх, погоня… Я сглотнул ком, образовавшийся в горле, и почувствовал, как тело начинает гореть.
Где-то в церкви журчал фонтан, чей-то кашель разнесся эхом в стороне. Не знаю, чем займусь в первую очередь: разрушу что-нибудь, трахну кого-нибудь или подерусь с кем-нибудь, но мне хотелось этого прямо сейчас, а ведь еще даже не стемнело. Сегодня для меня будет самый запоминающийся день в году.
— Есть легенда… — внезапно раздался чей-то голос.
От неожиданности я вздрогнул и открыл глаза. Мое сердце рухнуло куда-то в желудок.
— Что за черт? — воскликнул я, выпрямившись. — Кто здесь?
Женский голос прозвучал совсем близко, с противоположного конца исповедальни.
Я подскочил со стула, из-за чего ножки со скрипом проехались по мраморному полу.
— Нет, пожалуйста, не надо, — взмолилась девушка, вероятно подозревая, что я намеревался распахнуть дверь кабинки священника. — Я не собиралась подслушивать, просто сидела тут, когда ты начал говорить. Я не проболтаюсь.
Судя по голосу, она была юна, может, моя ровесница, и нервничала. Я уставился на разделявшую нас ширму и прорычал:
— Ты все это время была здесь? — в голове всплыли все те откровения, которыми я только что поделился. — Какого черта? Кто ты такая?
Я отдернул свою штору, а затем услышал, как ширма с её стороны полностью открылась.
— Пожалуйста, — попросила шепотом девушка. — Я хочу поговорить с тобой, но не смогу, если ты меня увидишь. Дай мне минуту. Всего одну минуту.
Сжав челюсти, я остановился. Что она там делала, черт побери? Эта девчонка меня знала?
— Ты сможешь меня увидеть. Только дай мне минуту.
Отчего-то её голос показался таким хрупким. Словно она была так же уязвима, как ваза, балансировавшая на самом краю кофейного столика.
Несколько мгновений я неподвижно стоял на месте, взвешивая варианты: стоит ли мне поддаться любопытству и вытащить её из кабинки или проявить снисходительность?
Ладно. Всего одна минута, значит.
— Есть легенда, — снова начала девушка, осознав, что я не собираюсь ничего предпринимать, — Об отеле «Понтифик» в Москве. Тебе знакомо это место?
Я смотрел сквозь ширму, с трудом различая во тьме её силуэт.
Понтифик»? Эта громадина в отстойном районе на противоположном берегу реки, в которую напрасно вбухали миллионы долларов?