Талмудом лжесвидетельство евреев перед нееврейским судом не только разрешается, но прямо предписывается во всех случаях, когда это выгодно еврейству (Талмуд, трактат "Баба Кама", с. 113а); лгать перед нееврейским судом для пользы еврейства нужно всегда при условии, чтобы "гои" не знали о лжи и не могли ее доказать, ибо в этом случае было бы «осквернено имя Божие». В том же месте цитированного трактата рабби Акиба дает исчерпывающее объяснение: «Имя Божие не оскверняется, если гои не знают, что еврей лжет» – трудно выразить еврейский "нравственный закон" более точно. – И.Г.
В современном отцензурированном издании Конгрессом еврейских общин и организаций в России свода иудейских законов "Кицур Шульхан арух" (М. 2001, с. 408) читаем аналогичное предписание о запрете говорить правду на "гойском" суде: «Запрещено предавать еврея в руки нееврея, идет ли речь о жизни еврея или о его имуществе; и неважно, делается ли это посредством какого-либо действия или словами; и запрещено доносить на него или указывать места, где спрятано его имущество». – Ред.
(обратно)56
Миснагиды (протестующие, то есть противники хасидов) – часть религиозного еврейства, оставшаяся верной ортодоксальному раввинизму после возникновения секты хасидов. – И.Г.
(обратно)57
По неизвестной причине на суд не была вызвана жена Бейлиса, которая была допрошена лишь на предварительном следствии 19 декабря 1911 года судебным следователем по особо важным делам В.И. Фененко и дала заведомо ложные показания:
«...Зовут меня Эстер Исаевна Бейлис, 39 лет, исповедания иудейского, мещанка г. Василькова, живу [на] Верхне-Юрковской улице в доме № 32, неграмотная. Я жена обвиняемого Менделя Тевелева Бейлиса... По делу этому мне собственно ничего не известно. Ни покойного Ющинского, ни его родных я совершенно не знала и о находке трупа мальчика... услышала, вероятно, через довольно продолжительное время, после находки этого трупа. Ни у меня ни у моего мужа родных, которые были бы резниками, раввинами или цадиками, нет и не было… Никаких записок от него [мужа] не получала и ему записок не передавала... Такого случая, чтобы какой нибудь человек принес мне от моего мужа после его ареста записку, а я бы заплатила этому человеку за это 50 копеек не было. Еврея Берко Гулько [шорник. – Ред.] я совершенно не знаю и никогда его не видела. Была ли в заводе шорная мастерская и где, мне неизвестно… Добавить более ничего не имею» (ЦГИАУ. Ф. 317. Оп. 1. Д. 5485. Л. 271).
В дальнейшем она изменила показания: «К своему прежнему показанию добавляю: я явилась к вам в камеру, следователь, без вашего вызова и хочу изменить свое показание. В прошлом месяце… ко мне в квартиру пришел неизвестный мне человек и, назвавшись тюремным часовым, передал мне записку от моего мужа. Сама я неграмотная и поэтому пошла к соседке своей Эстер Быковой... Быкова прочитала мне записку и под мою диктовку написала ответную записку мужу, вот такого содержания, как Вы мне только что прочитали (свидетельнице была прочитана копия записки, присланная при отношении начальника Киевской тюрьмы за №1795). Взяв эту записку, я попросила того человека передать ее мужу, а когда этот человек попросил меня поблагодарить его, я дала ему 50 копеек. После этого человек тот ушел и получил ли мой муж эту записку, я не знаю. Записка мужа была такого содержания, как Вы только что мне прочитали… Записку мужа порвали мои дети и представить ее Вам я не могу. Давая Вам свое первое показание, я была очень испугалась и боялась сказать Вам о записке, полученной мной от мужа. Больше записок я от мужа не получала. Добавить ничего не имею...» (ЦГИАУ. Ф. 317. Оп. 1. Д. 5485. Л. 276). – Ред.
(обратно)58
Надзиратель Омельяновский с разрешения начальства взял записку, отнес жене Бейлиса, получив ответ и 50 копеек платы. Деньги были опущены в кружку Губернскаго Комитета Общества Попечительнаго о тюрьмах. В записках не оказалось ничего важного – видимо, Бейлис испытывал Омельяновского, но потом решил использовать Казаченко как более надежного. См. дело о расследовании действий тюремных чиновников: ЦГИАУ. Ф. 442. Оп. 641. Д. 2 (часть I). Л. 183-185. – Ред.
(обратно)59
Первоначально Красовский показал следователю Фененко 29 июля 1911 г.: «Я обратил главным образом внимание [на кирпичном заводе] на гофманскую печь. В этой печи, по моему мнению, скорее всего и было совершено убийство Андрюши. В марте месяце в усадьбе Зайцева лежал еще снег и на открытом месте да еще и утром трудно было совершить такое дело. О снеге я упомянул вот почему. Когда мне показали вещи убитого мальчика, я увидел на них приставшую глину, что указывало на то, что убийство совершено было именно в том месте, где была глина, а последняя была тогда именно тоглько в гофманской печи, так как всюду в других местах имелся снег…» (Замысловский Г. Убийство Андрюши Ющинского. С. 68, 69). ─ Ред.
(обратно)