Зато Чертополох убедилась в существовании вещей и явлений, которых окружавшие ее тупицы не видели, не слышали, попросту не хотели замечать или о которых не подозревали. Иногда эти ВЕЩИ буквально выкалывали глаза или орали в самые уши, порой медленно убивали, но ВСЕГДА были рядом, слишком близко, скрываясь в тени человеческой самонадеянности.
Другое дело, что Чертополох не имела понятия, как называются эти жутковатые тени жизни. У нее вообще были проблемы с названиями. С ее точки зрения, добрая четверть всех слов не имела никакого смысла. Например, ей говорили, что она принадлежит к племени Площади. В то же время она чувствовала себя абсолютно чужой – всегда и везде. Считалось, что Площадь находится посреди Города, и вроде бы существуют другие города – оазисы в раскаленной пустыне Преисподней. То здание, где было логово Чертополоха, почему-то называли «церковью». Гиена чаще всего охотилась на крыс в подвале под «библиотекой». Неподалеку от Площади стояла «шарманка», из которой круглые сутки доносились грустные песни на незнакомом языке. Старуха Кража утверждала, что это поют «благодарные мертвецы».
Чертополох отнеслась к этому серьезно. Она провела возле «шарманки» целую ночь, заглядывала в окна, стучала зубами (так обычно шаман подзывал призраков) и приготовила их, призрачью, пищу. После полуночи она, как положено, окропила землю красненьким, долго ждала, но никаких «благодарных мертвецов» так и не увидела. А когда Чертополох попыталась влезть внутрь и лишь чудом успела убрать голову из пасти захлопнувшегося окна, девчонка убедилась в том, о чем смутно догадывалась: «шарманка» ЖИВАЯ и не хочет, чтобы кто-то чужой рылся в ее потрохах.
Отсюда было всего полмысли до открытия, что другие здания тоже ЖИВЫЕ. И весь Город ЖИВОЙ. А кто же тогда люди? Не призраки ли они сами – сгустки боли, оставшейся от умерших здесь, сгустки, роящиеся внутри каменного существа – почти вечного и удивительно терпимого к паразитам? Правда, не слишком благодарных…
С тех пор Чертополох с большим подозрением относилась к «случайным» смертям, иногда подстерегавшим наивных обитателей Площади.
Однако все это было не так уж важно. Гораздо сильнее ее интересовал вопрос: куда уводят избранных счастливчиков Убийцы боли? И чем дольше она думала над этим, тем больше возникало новых вопросов. Впору было и впрямь поверить в существование других городов. А также Преисподней и Святой земли.
Но по-настоящему люди племени были убеждены только в одном: что по мере удаления от Площади их шансы выжить во враждебном мире становятся исчезающе малыми. И получали подтверждения этому. Чертополох своими глазами видела, как однажды мимо церкви протарахтел Блуждающий Трамвай, из окон которого свисали полуобгоревшие трупы. От трамвая исходил жуткий смрад, а на его крыше сидели черные птицы, пожиратели падали. Старуха Кража описывала и кое-что похуже, однако у нее редко находились внимательные слушатели.
Чертополох слушала украдкой и молчала, чтобы не нарываться на пинок. Ее притягивали темные страшные истории, но еще сильнее подействовала на нее легенда о Святой земле. Из грязи запредельного зла пробился росток надежды.
Сколько Чертополох себя помнила, она хотела узнать, в чем заключается волшебство, которым обладали Убийцы боли. С раннего детства ее завораживали ритуалы вызова, шаманские пляски, речитативы заклинателей, долгие жалобы страдальцев и заунывные песни плакальщиков. А когда Убийца наконец являлся по вызову, Чертополох не могла оторвать взгляда от его лица и фигуры, оружия и одежды, сапог и лошади, но главным образом – от сумки, в которой, по слухам, хранились Утешители.
Девочка следила за Убийцей с минуты его появления на Площади и вплоть до того момента, когда он закрывал за собой чью-нибудь дверь. Отъезд был менее интересен, но Чертополох все равно бежала за всадником до тех пор, пока не начинала задыхаться. Ей ни разу не удалось забраться слишком далеко. Так далеко, чтобы не суметь вернуться.
Убийца боли всегда приезжал на вызов в одиночку. Чертополох не представляла, что должно случиться – какая ужасная катастрофа или повальный мор, – чтобы увидеть его в компании себе подобных. И без того вызвать помощь было делом нелегким. Иногда безнадежным. Случалось, что многосуточные бдения и изнурительные пляски шамана оказывались безрезультатными.
Чертополох, которая отличалась изрядной сообразительностью, быстро смекнула, что сделать ложный вызов невозможно. Боль должна быть поистине адской, предельной и нестерпимой – но зато в этом случае Убийца приходил обязательно…
Позднее она задалась вопросами: как можно измерить страдание? Каков предел человеческого терпения? Кто определяет, насколько серьезна болезнь, от которой затем лечат Убийцы? Когда несчастный бедняга заслуживает милосердия и помощи, а когда – нет? Какова цена искупления? И самое главное: как велика плата за услуги? ЧЕМ приходится платить?
Это были серьезные вопросы. Слишком серьезные для ее возраста. Чертополох понимала, что скорее всего не получит ответов – по крайней мере до тех пор, пока сама не окажется в шкуре Убийцы. Или – что более вероятно – клиента. Но вот как раз этого она хотела меньше всего. Чутье подсказывало ей: тот, к кому хотя бы раз приходил Убийца боли (а второго визита и не требовалось), уже никогда не сможет сам стать Убийцей.
Ее тяготила оседлая жизнь. И то, что вначале было только затаенной тоской по другим мирам и жаждой перемен, постепенно превращалось в твердую решимость. Едва ли не маниакальную. Но никому не было дела до того, что творится в ее уродливой голове. Она не сбегала из племени лишь потому, что понимала: в одиночку и без оружия ей не выжить.
Чертополох отлично знала, что разговаривать с Убийцами бесполезно. Они не общались ни с кем, кроме клиента и его близких. Однажды она набралась храбрости и решила подслушать, что происходит в доме, куда зашел Убийца. Подкралась и затаилась под открытым окном. Она не услышала ничего интересного. Убийца забрал умирающего ребенка и сказал его матери, чтобы та не суетилась – он сам обо всем позаботится. ЛУЧШЕ матери и отца, вместе взятых.