«Терпение и выносливость — вот главные качества морнийского солдата!» — без конца повторял наставник. И Талиан медленно отступал, на шаг, а то и на полшага. И крепко сжимал в руке щит. И ждал, когда Зюджес устанет размахивать утяжелённым тренировочным мечом, как тростинкой. И не переставал следить за дыханием.
Вдох-выдох. Вдох…
Талиан был крепче и шире в плечах. И заметно выигрывал у Зюджеса в комплекции. А ещё у него хватало терпения не атаковать впустую, а дожидаться подходящего момента.
Вот как сейчас!
Зюджес заметно выдохся. Его грудь ходила ходуном, лицо раскраснелось, на лбу появились грязевые разводы, а глаза потемнели до цвета печной золы. Но своё дело тот сделал. Целенаправленно загнал его в угол, к бревенчатой стене сарая, чтобы Талиану стало некуда отступать.
Друг осклабился — и по его сытой, довольной улыбке хищного зверя легко было прочитать: тот слишком самонадеян, чтобы почувствовать западню. Иначе позволил бы Талиан подловить себя так просто?
— Вот ты и попался!
— Не болтай! Дыши! — успел выкрикнуть Талиан, прежде чем их мечи с яростным грохотом скрестились и замерли в воздухе.
Сердце стукнуло раз, другой. По лицу со лба скатилась капля пота. Когда же Зюджес перенёс весь свой вес на переднюю ногу, чтобы продавить его грубой силой, поединок был предрешён.
Талиан резко подался назад и в сторону, а затем, оттолкнувшись от брёвен, сбил пошатнувшегося друга на землю ударом щита. Стена сарая дала ему необходимую опору. Без неё удар вышел бы слабее.
— Победа! — громко выкрикнул Талиан, для порядка приставляя меч к горлу Зюджеса, и тут же спросил: — Готов продолжать?
— Да что б тебя! Готов!
Зюджес сел и мрачно сплюнул на землю.
— Увёл у меня победу из-под самого носа, засранец!
Талиан уже открыл рот, чтобы ему ответить, как воздух сотряс далёкий звук медного рога: настойчивый и противный, как крик осла. По телу побежали мурашки. Рог не содержал ни язычка, ни пластинки, поэтому звук зависел от постановки губ при выдохе. В Сергасе их учили дуть так, чтобы «у» выходило масштабным и звонким, словно на тебя надвигается целое войско. Рога же императорских вестников в большинстве своём звучали басовито и низко.
И точно не напоминали противный крик осла.
— Кто это приехал, интересно?
Талиан протянул Зюджесу руку, помогая подняться. Они были на дальнем от ворот крае строевого поля, там, где летний дом хозяина крепости заканчивался и начинались хозяйственные постройки. Будь они на виду у соты Колбина, нечего было и пытаться.
А так…
Переглянувшись, они мелкими перебежками, прячась за сараями, телегами, бочками для дождевой воды и развешенным на верёвках бельём, двинулись вдоль задней стороны летнего дома к воротам. Тан Тувалор рассердился бы, узнав, что они прервали занятие, поэтому на глаза никому лучше было не попадаться. Но на их счастье, сота Колбин среди прочих толкался у ворот.
Они как раз успели нырнуть в стог соломы, сваленной возле конюшен, когда запели рога, приветствуя гостя.
— Голову пригни! — зашипел Зюджес, вжимая его лицом прямо в солому.
— Но я так ничего не увижу! — возмутился Талиан и, вывернувшись у него из-под руки, высунулся наружу.
Из тени арочного свода ворот выехал всадник. На его тунике был вышит герб Тёмного тана: два белоснежных эдельвейса на коричневом поле с золотым кинжалом, нацеленным в небо, в окружении разинувших пасти змей. Талиан — хоть ночью его разбуди — мог рассказать, что это значит.
Строгая красота цветов говорила о стойкости и мужестве жителей провинции Зенифы в борьбе за свою веру. Коричневый, цвет земли и богини-матери Рагелии, шёл в противовес голубому на гербе Светлых танов, цвету неба и девы-воительницы Суйры. Золотой кинжал красноречиво намекал на силу, а змеи — на поверженных врагов, которым только и останется что злословить да кусать с досады себя и друг друга.
— Суйра милосердная! Откуда здесь взялся слуга Тёмного тана? — изумился Зюджес, прячась обратно за стог.
Талиан медленно сглотнул, чувствуя, как предательски увлажняются ладони, а во рту, наоборот, пересыхает. В воздухе почему-то запахло грозой. Он вскинул голову к небу — ни облачка — и приказал себе собраться, а то уже мерещится всякая ерунда.
Вдох-выдох. Всё будет хорошо. Может, тан Анлетти знает о смерти отца больше, чем сестра? Может, он убедит наставника выехать в столицу ей на помощь?
Всадник подъехал ближе, и стало возможно рассмотреть его обветренное, потёртое, как старые ножны, лицо с десятком мелких шрамов. Он был полным, но скорее мясистым, чем обрюзглым, как сота Колбин, заработавший себе живот от переедания и недостатка сна. Осанку держал такую, что Талиан поневоле выпрямился. А в его каштановой бороде и усах местами пробивалась седина.