— Что ж, лучше бы вы стали свинопасом, — произнёс тан Тувалор спокойно и даже мягко, но его слова прозвучали, как пощёчина. — В столицу выедем завтра на рассвете. А до тех пор можете оставаться моим гостем. Вас такое положение дел устроит?
— Вполне. Давайте я сам брошу?
Талиан не разобрал, к чему относилась последняя фраза, как вдруг в кабинете поднялась суета. Послышалось громыхание сдвигаемых кресел, шаги. Обиженно звякнула упавшая кочерга. Со скрипом открылась и хлопнула дверь. И наконец стало тихо.
Зюджес завозился рядом, закрывая слуховые отверстия.
— Эй! Разве нам не надо уходить? — озадаченно спросил Талиан.
— Потом, — отмахнулся Зюджес, роясь теперь где-то внизу, — сначала письмо. Иначе сгорит.
Проход открылся наполовину, а друг уже ринулся в комнату — и сразу к очагу. Подхватил с пола кочергу и яростно заворошил угли, поднимая в воздух сноп искр.
Талиан остался позади — озадаченный и хмурый. Зюджес… с ним всё было не так: от неестественно прямой спины до смертельно бледного лица.
— Вот оно! Не стой столбом! Иди уже сюда, — охрипшим голосом позвал Зюджес, держа остатки сгоревшего письма в руках.
Талиан неловко засеменил к другу, подошёл и заглянул сбоку. Из огня удалось достать лишь окончание, с десяток размашистых строк с сильным наклоном вправо:
«…коронован до 4 дня Рагелиного онбира месяца Большого урожая.
Вам дорого обошлась победа над зулунцами при Бьёрне. Не вынуждайте меня заплатить ту же цену. Я и так поставил на кон всё.
Вспомните обещание, которое вы дали одиннадцатилетней Летти,
ваш Анлетти, 17-й Тёмный тан».
Битва с зулунцами при Бьёрне…
Год семьсот сорок девятый, месяц Белого снега, адризелев онбир. День? Талиан сморщился. Нет, день он сейчас не вспомнит. Зулунцы тогда разграбили побережье от Уйгарда до Бьёрна и уже приступили к погрузке на корабли. Тан Тувалор, возглавлявший 11-ю Сергасскую и 4-ю Кюльхеймскую армии, успел в последний момент и сразу после изнурительного марша бросил солдат в бой. Зулунцы, завидев подошедшее войско, трусливо прикрылись пленными. В их числе были четверо сыновей тана Тувалора.
Как же рассказывал наставник?
… Четыре стрелы — каждая в сердце — унесли четыре жизни. Увидев, чем я пожертвовал ради победы, солдаты пришли в неистовство. Никто больше не щадил пленных. И ни один зулунец не покинул тогда берега...
После тан Тувалор всегда добавлял, что молодость часто становится причиной трусости, и сурово сводил брови у переносицы, смотря цепко и пристально, как если бы кто-то из них собирался предать родину. Каждый из убитых сыновей — как и они сами — знал расположение и устройство любой крепости на побережье. Все входы и выходы. Все слабые и сильные стороны при обороне. Особенности местности, количество и род войск, находящихся в охранении, и многое другое.
Смогли бы они остаться немыми под пытками?
Талиан с содроганием думал о том, что чувствует человек, которому всаживают под ногти иглы, касаются тела раскалёнными углями или заживо сдирают кожу. Пожалуй, при таком раскладе стрела в сердце — это даже милосердно.
Однако чем старше становился наставник, тем хуже скрывал печаль при упоминании о погибших сыновьях. Ведь останься те живы — и дом наполнился бы нерождёнными внуками и правнуками.
Значит ли это, что и тану Анлетти придётся умертвить детей?
— Так я и думал, — пробормотал Зюджес, выводя Талиана из задумчивого оцепенения, взъерошил пальцами волосы у себя на затылке и отдал ему письмо, — если тана Анлетти пробило на подобное красноречие, нас и правда ждёт война.
— Зюджес…
— Талиан, — друг перебил его, обернулся и с силой сжал плечо, — ты должен сам во всём разобраться. Выясни, кто виновен в убийстве императора Гардалара. Найди эту гадюку и отруби ей голову.
— Зюджес…
— Да что ты заладил? Зюджес, Зюджес. Нам надо возвращаться. Ты же знаешь привычку соты Колбина везде совать свой нос?
С каждой новой фразой голос Зюджеса звучал всё неестественней.
Талиан посмотрел на друга в упор, но тот, старательно отводя глаза, неловко похлопал его по плечу и развернул к тайному проходу.
— Зюджес… — Талиан едва сумел вывернуться у него из-под руки. — Я…
— Чего стоишь? Оглох, что ли?! В проход уже иди! А? — процедил тот сквозь зубы и зло сверкнул глазами. — Связался с придурком… Тьфу!
Тени от очага заплясали на перекошенном в ярости лице, делая друга похожим на оскалившегося пса — все черты словно заострились, брови нависли над глазами, на носу собрались складки, — но Талиан знал его слишком хорошо, чтобы испугаться. Да и не он один прятал за показной злостью боль.